Остальные предназначались для очистки инструментов и извлеченных из тел органов. У другой стены громоздились шкафы, набитые перчатками, склянками для органов, бутылями с консервантами и реактивами. Там же хранился фотоаппарат. Если какой-то орган имел необычный вид, его снимали на пленку и только потом извлекали из трупа.
Когда я вошел, двое собеседников умолкли и уставились на меня. Насколько я понял, они говорили о теле, лежавшем на самом дальнем столе. Я узнал одного из парней, интерна по имени Гаффен, с которым был шапочно знаком. Этот Гаффен слыл большим хитрецом и мерзавцем. Его собеседника я видел впервые. Наверное, это и был Хендрикс.
— Привет, Джон, — воскликнул Гаффен. — Что вы тут позабыли?
— Когда начнется вскрытие Карен Рэндэлл?
— Через минуту. Хотите переодеться?
— Нет, спасибо, я просто посмотрю.
Честно говоря, переодеться мне хотелось, но я понимал, что лучше этого не делать. Пока на мне обычный повседневный костюм, я остаюсь простым наблюдателем. Мне совсем не с руки быть или хотя бы считаться участником вскрытия. А то ещё подумают, что я как-то повлиял на формулировку выводов.
— Кажется, мы с вами незнакомы, — обратился я к Хендриксу. — Меня зовут Джон Берри.
— Джек Хендрикс, — он улыбнулся, но не подал мне руку: Хендрикс был в перчатках и уже успел прикоснуться к лежавшему перед ним трупу.
— Я тут показывал Хендриксу разные занятные штуковины, — подал голос Гаффен, кивком указывая на тело и отступая на шаг, чтобы я мог подойти и посмотреть. На столе лежал труп молодой негритянки, довольно смазливой. Но кто-то испортил её красу, всадив три пули в грудь и живот.
— Хендрикс безвылазно сидит в своей Мемориалке и ещё не видел ничего подобного, — продолжал Гаффен. — Мы обсуждали происхождение вот этих отметин. — Он указал на несколько рваных ранок на предплечьях и голенях девушки.
— Я думаю, эти ссадины — от колючей проволоки, — предположил Хендрикс.
Гаффен желчно усмехнулся.
— Колючая проволока… — эхом повторил он.
Я промолчал. Я знал, что это за ранки. Но человек, не имеющий достаточного опыта, никогда не догадался бы, откуда они взялись.
— Когда её привезли? — спросил я.
Гаффен покосился на Хендрикса и ответил:
— В пять утра. Но смерть наступила где-то около полуночи. Это вам о чем-нибудь говорит? — спросил он Хендрикса.
Тот покачал головой и закусил губу. Гаффен попросту издевался над парнем. Я подумал было, что надо вступиться за Хендрикса, но не стал: всех не защитишь. Медика хлебом не корми, дай только повергнуть в трепет младшего товарища. Эскулапы называют это «учением». И я, и Гаффен, и Хендрикс прекрасно понимали, что происходит.
— Как, по-вашему, где был труп эти пять часов? — спросил Гаффен.
— Не знаю, — с несчастным видом пробормотал Хендрикс.
— Попробуйте угадать.
— На кровати?
— Черта с два! Обратите внимание на трупные пятна. Тело вообще не лежало, оно находилось в сидячем положении и с наклоном.
Хендрикс снова взглянул на труп и в очередной раз покачал головой.
— Ее нашли в сточной канаве, — продолжал Гаффен. — На Чарльстон-стрит, в двух кварталах от «поля брани». В сточной канаве.
— О…
— Ну-с, теперь-то вы сможете определить происхождение этих штуковин? — спросил Гаффен.
Хендрикс опять покачал головой. Это могло продолжаться до бесконечности, и Гаффен не преминул бы извлечь из своей забавы максимум удовольствия. Поэтому я откашлялся и сказал:
— Вообще-то, Хендрикс, это крысиные укусы. Их ни с чем не спутаешь: крысы сначала прокалывают кожу клыками, а потом отрывают клиновидные полоски ткани.
— Крысиные укусы… — еле слышно повторил Хендрикс.
— Век живи — век учись, — назидательным тоном изрек Гаффен и взглянул на часы. — Мне пора на патоисследование. Рад был повидаться, Джон.
— Он стянул перчатки, вымыл руки и снова повернулся к Хендриксу.
Тот все ещё таращился на пулевые ранения и укусы.
— Неужели она пять часов просидела в сточной канаве?
— Да.
— И полиция её не нашла?
— В конце концов нашла.
— Кто же её так уделал?
Гаффен прыснул.
— Это вы мне скажите. У неё поражение слизистой оболочки рта, сифилис на начальной стадии. Она лежала в нашей больнице. Пять раз воспалялись трубы, с этим она тоже лежала у нас. Когда её нашли, в лифчике оказалось сорок долларов. — Гаффен взглянул на Хендрикса, покачал головой и ушел.
Когда мы остались вдвоем, Хендрикс сказал:
— И все-таки я не понимаю. Она что, была проституткой?
— Да, — ответил я. — И её застрелили. А потом она пять часов провалялась в сточной канаве, где её грызли крысы.
— О!
— Такое случается, — добавил я. — И весьма часто.
Открылась дверь, и в прозекторскую въехала каталка с накрытым простыней телом. Санитар взглянул на нас и спросил:
— Вы вскрываете Рэндэлл?
— Да, — ответил Хендрикс.
— На какой стол её положить?
— На средний.
Санитар подкатил тележку поближе и переместил тело на стальной стол. Сначала — голову, потом ноги. Труп уже успел окоченеть. Санитар снял простыню, ловко сложил её и бросил на тележку.
— Надо расписаться, — сказал он, протягивая Хендриксу бланк.
Хендрикс поставил свою подпись.
— Я не очень в этом разбираюсь, — признался он мне. — Во всяких там полицейских делах. Я только однажды работал для властей. Производственная травма. Рабочему проломило голову, и он помер. Но сегодняшний случай мне в диковинку.
— Почему вас назначили на это вскрытие? — спросил я.
— Наверное, просто не повезло. Я слышал, что вскрывать должен был Уэстон, но, наверное, он отказался.
— Лиланд Уэстон?
— Он самый.
Уэстон был главным патологоанатомом Городской больницы. Прекрасный старикан и, вероятно, лучший из бостонских специалистов.
— Ну, что, начнем, пожалуй, — предложил Хендрикс.
Он подошел к раковине и приступил к долгой кропотливой процедуре мытья рук. Меня всегда раздражали патологоанатомы, которые усердно обрабатывают руки перед вскрытием.. Получается какая-то вульгарная пародия на хирурга. Человек в наряде, состоящем из мешковатых штанов и безрукавки с глубоким вырезом, драит руки, чтобы взяться за пациента, которому уже давно наплевать, занесут ему заразу или нет. Вот ведь дурь.
Но на Хендрикса я не сердился, потому что он просто тянул время, собираясь с силами.
Вскрытие — зрелище не из приятных. Особенно удручающее, когда на столе лежат останки такой молодой и красивой девушки, как Карен Рэндэлл.
Обнаженное тело лежало навзничь, белокурые волосы струились в потоке бегущей по столу воды, ясные синие глаза слепо смотрели в потолок. Пока Хендрикс надраивал руки, я быстро осмотрел тело и ощупал кожу. Она была гладкая и холодная, белая с сероватым отливом. Именно такой и бывает кожа человека, умершего от потери крови.
Хендрикс проверил, заряжен ли фотоаппарат, жестом попросил меня посторониться и сделал три снимка с разных ракурсов.
— У вас есть её история болезни? — спросил я.
— Нет, она у старика, мне дали только выписку из амбулаторной карты.
— И что там?
— Клинический диагноз — смерть от вагинального кровотечения, осложненного общей анафилаксией.
— Общая анафилаксия? Откуда она взялась?
— Ума не приложу, — отвечал Хендрикс. — С ней что-то сотворили в отделении экстренной помощи, вот только что?
— Занятно… — пробормотал я.
Покончив с фотографированием, Хендрикс подошел к грифельной доске. В большинстве прозекторских висят такие доски, на которых патологоанатомы записывают данные вскрытия — отметины на теле, вес и внешний вид органов и тому подобные сведения.