Такая нагрузка в течение суток, без малейшей передышки, свалила бы с ног даже здоровенного негра-гладиатора, не говоря об изнеженном адепте. Савитри смеялась озорно и дружелюбно, ее сахарные зубы размочаливали травинку.
Вирайю все больше смущала кожа женщин. Конечно, ни одной из них не дашь больше тридцати, но эти сияющие беломраморно-гладкие шеи, эти лбы без признаков естественных мимических морщин, эти фарфоровые руки не могли принадлежать живым людям, даже очень молодым. Живой человек никогда не выглядит, как изделие ювелира.
Вирайя чувствовал, что дивная молодость Священных и его собственная необъяснимая бодрость имеют один корень. Полон волшебства Черный Остров. Может быть, Савитри действительно тридцать лет, но не исключено, что и триста.
Плеолай, не дождавшись вопросов, стал объяснять сам, захлебываясь многословием. Оказалось, что красно-белый обелиск - вовсе не первобытный символ плодородия, изображения которого иногда откапывали в стране, а великая летательная машина, "Копье Единого". Сегодня Круг бросает ее навстречу приближающемуся каменному ядру. У "Копья" есть глаза, уши и другие органы чувств. Долетев, оно станет кружиться вокруг мертвой планеты и сообщать Кругу все, что узнает.
Вирайя кивал, не сводя глаз с обелиска. В бледнеющей синеве лопнули по вертикали стальные леса и медленно разошлись в разные стороны. Говор и смех Священных оборвались, многие прильнули к биноклям. Золотом вспыхнуло море, и горизонт обозначился широкой раскаленной полосой.
Вся равнина содрогнулась и загудела, как чугунная сковорода. Вирайя знал, как ворчат и скрежещут машины, стряхивая железное оцепенение под рукой человека, но так мог вздохнуть только вулкан.
Белый плотный дым лениво выплеснулся из-под обелиска и ручьями потек снизу вверх. Грязно-белое облако разбухало на перекрестке дорог и рельсов, озаряясь изнутри рыжим огнем.
Рвануло горячим ветром. В туче кто-то поперхнулся, и вдруг - словно там терзали и мучили гигантское живое чудовище - возник, нарастая до боли в ушах, долгий режущий вопль. Красная скальпированная голова выползла из дыма. Ускользая из рук мучителей, скрывавшихся в дыму, обелиск поднимался все выше. Крик его звенел теперь торжеством. Закружилась клочьями, растаяла, сгинула туча. Вместе с первыми лучами солнца возносилось к зениту "Копье Единого", выбрасывая книзу ослепительный факел в фиолетовом ореоле. Потом факел стал похожим на пламенный крест. Крест сжался в стремительно уменьшающуюся белую звезду, и скоро его уже нельзя было отыскать на фоне неба.
Тогда Вирайя повернулся к своей машине. Но дверцы ее были почему-то закрыты. Все Священные стояли возле своих огромных блестящих машин, словно ожидая чего-то, а Плеолай сделал Вирайе быстрый предостерегающий жест рукой.
Все оставались на местах, пока с отдаленного края поля не отъехала длинная красно-белая машина в сопровождении целой колонны черных. Только тогда Вестники распахнули дверцы...
Наконец он остался один. Прилег на кушетку в самой маленькой и скромной комнате отведенного ему дворца. Здесь были собраны вещи Вирайи, доставленные по воздуху из столицы. Настольная лампа матери под розовым шелковым абажуром, кресло с круглыми полированными площадками на подлокотниках - для бокалов и пепельниц, выцветшие олени и папоротники гобелена... Многое напоминало о детстве, о рано умерших родителях. На пороге великого житейского перелома он по-новому, пристально разглядывал милые привычные предметы. Не эту ли почерневшую серебряную лягушку курильницу благовоний - он набил однажды порохом и поджег? Незадолго до того они всей семьей ездили к родичам в Авалон - город вечного праздника, где маленький Вирайя был ошеломлен золотыми чудовищами, изрыгавшими из пасти фейерверк.
Вернувшись домой, он добыл немного пороху в охотничьей комнате отца, и бедная мирная лягушка с блеском сыграла навязанную ей роль. Струя огня была выплюнута прямо на корешки книг в стеллаже. Случившийся рядом раб погасил очаг пожара руками.
Отец Вирайи старался жить, как все Избранные: был строг с рабами, усердно посещал храмовые церемонии, умеренно участвовал в "очищающих" праздниках - кровавых оргиях на стадионе. Он очень заботился о том, чтобы ничем не выделяться из массы, и тому же учил единственного сына. Он даже напивался, чтобы быть похожим на других, хотя его воротило от спиртного, и погиб, разбившись спьяну на машине, а мать после этого быстро угасла в какой-то жуткой, непонятной врачам нервной горячке. Избранные умирали либо в глубочайшей старости, либо от несчастных случаев: медицина Архипелага давно ликвидировала все болезнетворные бактерии. Но была еще эта горячка, словно организм перегревался от внутреннего напряжения: с ней бороться так и не научились. Часто она поражала самых благополучных, ведущих размеренный образ жизни...
Вирайе было десять лет, когда умер отец, и двенадцать, когда ушла мать; он вырос на руках безвольной тетки и потому стал более инициативным и самостоятельным, чем хотели бы его родители.
Одиночество и вседозволенность научили его сомневаться.
Старые, любимые вещи окружили Вирайю, побуждая забыться и отдохнуть до завтрашнего утра. Но ложиться не хотелось. Жила в сознании и в теле некая лихорадочная бодрость, и мысли множились с бредовой быстротой и ясностью.
Он испугался. Может быть, после посвящения человек перерождается? Неужели такова участь Священного - служение без отдыха и сна годами, десятками, может быть, сотнями лет? Участь бога, невыносимая для обычного человеческого существа. Он боится - значит, недостоин быть среди богов?! Но ведь испытания-то он выдержал! Правда, Раван говорил что-то о большой спешке, о сокращенной программе... Нет, Круг не ошибается. Вероятно, такова реакция всех новичков.
Несмотря на многолетнюю дружбу с Шаршу Энки, больше всего боялся Вирайя сомнений, с юных лет непрошенно гнездившихся в его душе. Чтобы избавиться от них, он решительно нажал кнопку звонка.
Явился из-за шторы черный Вестник с жезлом и молча склонил голову.
- Я хочу спать,- сказал Вирайя.- Понятно? Сделай что-нибудь, чтобы я уснул.
Вестник приложил руку к груди и исчез. Вирайя испытал миг неприятного волнения. Пошел исполнять приказ или докладывать о неслыханной выходке новичка?
Маленький лакированный аппарат на круглом столике в углу издал мелодичный гудок и замигал огоньками. Вирайя подошел, снял трубку.
- Слышишь, брат, - сказал голос Плеолая, слегка приглушенный шипением помех, - если хочешь поспать, прикажи подать снотворного. А то мы вчера так тебя обработали, что трое суток не уснешь.
- Спасибо, брат, я уже послал Вестника, - отвечал архитектор, испытывая нечто вроде приступа нежности.- Спасибо, дорогой, что ты обо мне заботишься.
- А то как же,- сказал Плеолай.- Мы тут заботимся о новых братьях. Иначе туго придется. Вместе жить, вместе помирать.
Сердце Вирайи сжалось.
- Помирать?
- Ну да. Если это ядро каменное прямо в нас... понимаешь? Никакие убежища не спасут. Даже твои...
- Единый не допустит гибели своего Ордена, - привычно вымолвил Вирайя. И тут же отчетливо понял, что сказал банальную и глупую фразу. Здесь, на Черном Острове, можно было не прибегать к формулам, годным для Внешнего Круга.
- Правильно, - ответил Плеолай. - Не допустит. Ну, спокойной тебе ночи. - И повесил трубку.
Явился раб, присланный Вестником, с высоким бокалом пенистой жидкости.
Отослав раба, Вирайя улегся поудобнее, закрыл глаза. Медленно разлилась по телу истома, отяжелели веки.