Саркар съел еще одну рыбную тефтелю.
– Теперь я понимаю, почему у тебя возникли трудности с соотношением «сигнал‑шум».
– Вот именно. Но теперь все нормально. С помощью этого нового оборудования я смогу зарегистрировать сколь угодно низкую электрическую активность мозга, даже если импульсы будет посылать лишь один нейрон.
На Саркара это, похоже, произвело впечатление.
– Ты уже испытывал его?
Питер вздохнул:
– На животных – да. На нескольких крупных собаках. Я пока не смог сделать сканирующее оборудование настолько миниатюрным, чтобы оно было применимо к крысам или кроликам.
– Так этот суперэнцефалограф действительно показывает точный, резкий момент истинной смерти – окончательное затухание электрической активности мозга?
Питер снова вздохнул:
– Я не знаю. У меня уже есть гигабайты записей мозговых волн лабрадоров‑ретриверов, но я никак не могу добиться разрешения усыпить хотя бы одного из них. – Он намазал на ломтик мяса еще горчицы. – Единственный способ по‑настоящему проверить этот прибор – это испытать его на умирающем человеке.
– Я пошутила, сынок.
– Простите. Доктор Чон сказал, что у вас хорошее настроение.
Она приветливо взглянула, словно приглашая его разделить с ней эту больничную палату, мешочки‑капельницы и все остальное.
– Я стараюсь.
Питер огляделся. Никаких цветов, никаких открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления. Похоже, миссис Феннелл была на этом свете одна‑одинешенька. Его удивило, как она ухитрилась сохранить такое добродушие.
– Я, хм, хотел попросить вас об одном одолжении, – смущенно сказал он. – Мне нужна ваша помощь для проведения одного эксперимента.
Ее голос был похож на шелест сухих листьев.
– Что это за эксперимент?
– Он совершенно безболезненный. Вы просто будете носить специальный головной убор, в который встроен набор крохотных электродов.
Листья снова зашелестели – это могло означать смешок. Кивком головы миссис Феннелл показала на трубки, вставленные в вены на руках.
– Еще парочка подсоединений, наверно, не повредит. Сколько времени я должна его носить?
– Пока, хм, пока…
– Пока я не умру, да?
Питер почувствовал, что краснеет.
– Да, мадам.
– А для чего нужны эти электроды?
– Моя компания выпускает оборудование для биомедицинских обследований. Мы разработали прототип нового сверхчувствительного энцефалографа. Вы знаете, что такое ЭЭГ?
– Регистратор мозговых волн. – Лицо миссис Феннелл ничего не выражало; Чон сообщил ему, что она перенесла несколько микроинсультов. Но ее глаза улыбались. – Нельзя провести в больницах столько времени, сколько довелось мне, и ничего нового не узнать.
Питер хмыкнул.
– Этот специальный регистратор мозговых волн куда более чувствителен, чем обычные, которые есть в этой больнице.
Питер хмыкнул.
– Этот специальный регистратор мозговых волн куда более чувствителен, чем обычные, которые есть в этой больнице. Мне бы хотелось записать, ну…
– Вы хотите записать мою смерть, да?
– Простите, мне не хотелось быть бесчувственным.
– Вы и не были. А почему вы хотите записать мою смерть?
– Ну видите ли, в настоящее время нет способа, позволяющего абсолютно точно установить, в какой момент мозг окончательно перестает работать. Этот новый прибор должен со стопроцентной гарантией определить момент смерти.
– Разве это кого‑нибудь интересует? У меня нет родственников.
– Видите ли, часто тела держат подключенными к системе жизнеобеспечения просто потому, что мы не знаем, умер человек на самом деле или жив. Я пытаюсь предложить не просто юридическую констатацию смерти, а подлинную – позволяющую однозначно ответить на вопрос: перед нами живой человек или он уже мертв?
– И чем это может помочь людям? – поинтересовалась она. По ее тону было ясно, что именно это для нее самое важное.
– Облегчит трансплантацию органов.
Она покачала головой:
– Никому мои органы не нужны.
Питер улыбнулся:
– Наверно, вы правы. Но однажды мой прибор сможет гарантировать, что мы по ошибке не берем органы у живых людей. Он также будет полезен в отделениях скорой помощи и на месте происшествия при несчастных случаях. Ведь сейчас попытки спасти пациента очень часто прекращают раньше времени.
Миссис Феннелл немного подумала, затем сказала:
– Ведь вам на самом деле вовсе не требовалось мое согласие, правда? Вы просто могли взять и подключить меня к вашему прибору. Просто сказать, что это нужно для обычного обследования. Врачи сплошь и рядом не объясняют, что они делают.
Питер кивнул:
– Пожалуй, вы правы. Но я подумал, что было бы вежливее спросить.
Глаза миссис Феннелл снова улыбнулись.
– Вы очень любезный молодой человек, доктор?..
– Хобсон. Но, пожалуйста, зовите меня Питером.
– Питер. – У ее глаз появились морщинки. – Я нахожусь тут несколько месяцев, и за все это время никто из врачей не предложил называть его по имени. Они меня куда только не кололи, но до сих пор считают, что сохранять эмоциональную дистанцию – это часть их работы. – Она помолчала. – Вы мне нравитесь, Питер.
Питер улыбнулся:
– Вы мне тоже нравитесь, миссис Феннелл.
На этот раз ей удалось по‑настоящему засмеяться.
– Зовите меня Пегги. – Она умолкла, и сеть морщин на ее лице проступила еще отчетливее. – Вы знаете, с тех пор, как я поступила в эту больницу, впервые слышу собственное имя. Значит, Питер, вам действительно интересно, что происходит в момент смерти?
– Да, Пегги, мне это интересно.
– Тогда почему бы вам не присесть? Устраивайтесь поудобнее и послушайте, что я вам расскажу. – Она понизила голос: – Знаете, а я ведь уже однажды умирала.
– Прошу прощения? – Она казалась такой здравомыслящей…
– Не смотрите на меня так, Питер. Я не сумасшедшая. Садитесь. Да садитесь же. Я расскажу все по порядку.
Питер слегка мотнул головой, как бы ничего не обещая, но тем не менее пододвинул поближе к кровати обтянутый винилом стул.
– Это случилось сорок лет назад, – начала миссис Феннелл, повернув к Питеру свое лицо, напоминающее печеное яблоко. – Незадолго перед этим у меня обнаружили диабет. Я зависела от уколов инсулина, хотя еще не вполне осознавала всей серьезности своего заболевания. Мой муж Кэвин ушел за покупками. Я сделала себе утренний укол инсулина, но еще не успела позавтракать.