Представьте себе мальчика, воспитанного при бряцании оружия, привыкшего к трауру, слезам, спартанскому образу жизни, к культивированию горького чувства мщения и к торможению нежных порывов, заставляющих сердце подростка биться чаще, - и вы составите себе точное представление о мужчине, коим я и был наивным и полным огня, отчаявшимся и вместе с тем жаждущим утешения. Так что улыбки, обращенные ко мне благодаря моей приятной наружности, воспринимались словно жестокие укусы, боль от которых еще долго не проходит. "Неужели, - думал я, - у меня не хватит мужества не дать себя отвлечь от выполнения моей миссии какой-нибудь лживой прелестнице!"
Вот почему я решил ускорить свой отъезд и заранее оплатил место в дилижансе, который менее чем за неделю должен был довезти меня до Ренна, а оттуда до Мюзияка два дня езды.
Вскоре мы уже пересекали первые ланды и сосновые леса; наконец-то я вдыхал воздух Бретани. Я слышал жужжание пчел родного края, и высокопарные слова Ренэ зажигали в моем сердце огонь.
Казалось, голос с небес предрекал мне: "Человек, пора твоего возвращения еще не наступила; подожди, когда поднимется ветер смерти, тогда ты полетишь к этим не изведанным тобою местам, к которым так тянется твое сердце".
Откуда мне было знать, что ветер смерти очень скоро подует мне в лицо?
Наш дилижанс под звон бубенцов и щелканье кнута прибыл в Мюзияк в начале второй половины дня. Слуга вынес мой багаж, и несколько мгновений спустя я уже устроился под вымышленным именем в лучшей комнате постоялого двора. Из своего окна я увидел ярмарочную площадь несколько старых домов с величественными подъездами, горстку низеньких домиков и густую зелень какого-то парка, закрывавшего вдали линию горизонта. Я хорошо помнил, что этот парк примыкал к замку. Значит, старинная обитель Мюзияков находилась где-то здесь, на расстоянии нескольких ружейных выстрелов. Я даже почувствовал легкое недомогание от охвативших меня радости, опасения, горечи и надежды. Мне захотелось закричать, и, сраженный силой своих чувств, я упал на кровать. Однако через мгновение я был уже на ногах, так мне хотелось побыстрее пройтись по поселку, где, будучи еще ребенком, я часто гулял со своей матерью. Сняв с вешалки непритязательный редингот и надев его, я обулся в туфли с пряжками, а затем, взглянув в висящее над камином зеркало, убедился, что могу выйти, что и не замедлил сделать.
Ориентировался я без особых трудностей и сразу же направил свои столы к верхней части поселка, так как намеревался посетить нотариуса. Жив ли еще метр Керек? Если да, то он наверняка не откажет мне в помощи. Поскольку было очень жарко - не помню, говорил ли я вам, что дело было в августе, - я решил зайти в церковь. Остановившись на какой-то момент в тени колонны, я посмотрел на баптистерий, где мой крестный отец - граф де Савез - держал меня над купелью. Он тоже исчез в этом революционном водовороте, так же как и моя тетка - Аньес де Лезей и ее две дочери Франсуаза и Аделаида. И вот я - последний отпрыск этой могучей ветви, срубленной топором в самом расцвете... При этой мысли отчаяние камнем легло мне на плечи, поэтому, когда я стучался к нотариусу, настроение мое было мрачным. Оно стало еще более мрачным, когда я узнал, что метр Керек умер, а его контора принадлежит теперь некоему метру Меньяну, имя которого я услышал впервые. Когда меня ввели в его комнату, я отметил, что вид он имел компанейский и приветливый. Очки придавали его взгляду какой-то оттенок молодости, удивления, внушавший доверие. Я сразу же почувствовал, что смогу довериться ему и рассказать о своей жизни. Тут он весьма любезно поинтересовался, кто я такой.
- Пьер Орельен де Мюзияк! - не колеблясь, ответил я.
Лицо этого добряка стало пунцовым, и он принялся мять свои маленькие грациозные руки.
- Господин граф, - очень трогательно пробормотал он, господин граф... Возможно ли это!..
Будучи крайне удивленным, он подошел ко мне, и мы долгое время стояли молча, испытывая сильное волнение. Наконец он взял себя в руки и предложил мне подробно рассказать историю своей жизни.
- Боже мой!.. Боже мой!.. - то и дело повторял он в то время как я описывал ему плачевную картину нашего существования в Англии. Потом, сняв очки, он стал рассматривать меня своими близорукими глазами, в которых читалась беспредельная доброта. Когда же я окончил свой рассказ, он горячо сжал мои руки.
- Господин граф, - воскликнул он, - еще никогда в жизни я не слышал столь волнующего рассказа, и вы видите, насколько я потрясен услышанным! Я весь к вашим услугам располагайте мною по своему усмотрению.
- Прежде всего, - сказал я, - мне бы хотелось оставаться инкогнито - по крайней мере до моего очередного указания. Малейшего намека будет достаточно для того, чтобы зародить у барона подозрения и обречь мои планы на провал. И еще бы мне хотелось, чтобы вы поговорили с ним и выяснили его намерения.
- Увы, - вздохнул нотариус. - Увы, господин граф.
- Что это значит?
- Да то, что барон Эрбо не болтливого десятка, и, признаюсь, я никогда не видел его.
- Как же так? Даже в день составления купчей?
- Контракт составлял не я, а мой предшественник - метр Керек, это произошло буквально за несколько дней до его кончины. Господь принял его бедную душу!
- Но неужели с тех пор?..
- С тех пор я часто видел ландо барона в поселке и даже беседовал с Антуаном - его слугой, но вот поговорить с его хозяином случая не выпадало.
- Как?! Вас ни разу не пригласили в замок?
- Ни разу. Эрбо не принимает у себя никого.
- Отчего же?
- Оттого, что они знают, господин граф, что этот замок принадлежит не им. Между нами говоря, они купили его за бесценок, но все же в Мюзияке они чувствуют себя чужаками. Появись они в поселке, с ними бы никто даже и не поздоровался. А к их кучеру Антуану здесь тоже относятся с недоверием. Наши люди не любят его и всякий раз дают ему понять это.
- Но.
- Да нет же, господин граф! Здесь дело ясное. Все вас только и ждут, как мессию, да и сам барон уже долгие годы живет в страхе, опасаясь вашего возвращения. Стоит вам только появиться, как он сразу же уберется отсюда.
- Спасибо, - пробормотал я, весьма смущенный простотой и откровенностью этого доброго малого. - Однако в мои намерения вовсе не входит выгонять этого господина. У него, вероятно, семья.
- Да, он женат, - подтвердил нотариус. - И у него есть дочка... похоже, прехорошенькая. Иногда, по вечерам, ее видят прогуливающейся в глубине парка.
- А сколько ей лет?
- Двадцать, и зовут ее Клер.
- Однако она не виновата в том, что отец нажил состояние на службе у Бонапарта.
- Разумеется, нет!.. И все же чувства, испытываемые нашими согражданами по отношению к ее семье, не являются тайной и, я полагаю, даже доставляют ей страдания. К ее изголовью уже неоднократно призывали врача. Рассказывают, что она несколько... странновата. Все это весьма печально.
- Быть может, это из-за нее, - предположил я, - Эрбо живут столь уединенно.
- Нет, господин граф. Они замкнулись потому, что прослышали о проявлениях враждебности, жертвами которой стали предыдущие владельцы замка. Его первый покупатель некий Мерлен, - выйдя покрасоваться в поселок, вызвал своим появлением даже небольшой бунт. Его чуть было не забросали камнями, и ему пришлось окопаться за водяным рвом. А когда он выходил прогуляться в парк, то на нижних ветвях дубов висели манекены с дощечками на шее и надписью: "Смерть члену Конвента!" Затем кто-то отравил его собак. И тогда, побежденный одиночеством и страхом он повесился. Несколько месяцев спустя ему на смену появился некий Леон де Дерф, которому сразу же устроили настоящую травлю.