Она стояла и смотрела, как, спустившись в лощину, бронетранспортер выпустил из кормы два черных клуба дизельного выхлопа, это механик делал перегазовку, переключаясь на низкую передачу перед затяжным подъемом.
Она стояла и смотрела.
И не знала, что под тентом второй от головы колонны машины, лицом в пол кузова лежит ее отец. И что его увозят. Увозят, чтобы никогда больше не привезти назад.
А маленькая Сажи все бегала, все бегала с прутиком, стремясь показаться взрослой пастушкой, способной руководить козой и ее козлятами...
Теперь по этой дороге, поднимаясь из лощины, в село втягивалась разведрота федералов. Втягивалась пешим порядком, двумя параллельными колоннами. "Броня" - две бээмпушки и гусеничный транспортер - двигалась отдельно.
Высоко в небе, отстреливая тепловые ловушки, чтобы не нарваться на "стингер", крутили мельницами лопастей два вертолета. С них федералы рассматривали опасную южную оконечность села.
Туда, на юг, рано поутру ушли дядя Лека и дядя Руслан с ее двоюродными братьями. Ушли с отрядом из почти сотни бойцов. Среди которых почти половина была из их села. И половина из этой поло вины состояла из ее ровесников и одноклассников...
Гоча, Тимур, Аслан Закиевы. Руслан, Ахмет, Лека Биктимировы...
Гоча был ее нареченным.
Отец, когда ей было еще восемь лет, как-то на праздник, после длинного зимнего поста, сказал за столом своему другу Зелимхану Закиеву: "Вот невеста для твоего Гочи...". И Зелимхан, улыбнувшись, подозвал ее, погладил по голове и подарил золотую цепочку.
С Гочей они в один класс ходили. Но серьезно к этой помолвке не относились. Гоча ее как женщину не воспринимал. Он и не глядел никогда в ее сторону. Разве что, когда родители просили в праздник станцевать для них... Да и она не представляла себе, что Гоча сможет стать ей близким и любимым человеком.
Страшно признаться, но как о мужчине Айшат втайне мечтала о русском актере Бочкине, которого видела по телевизору и в кино.
И когда она ночью, ложась спать, начинала мечтать о поцелуе и прикосновении, Айшат представляла себе, что тем мужчиной, что поцелует ее, будет русский артист Бочкин.
Она представляла, что Бочкин - русский офицер, добровольно перешел в отряд ее дяди Леки, что он добровольно принял ислам и стал заместителем командира отряда.
И она представляла, как он целует ее. Целует и трогает ее тело. Представляла и с тем засыпала.
А Гоча? А Гоча ушел с отрядом, ушел, словно вьючное животное, нагруженный реактивными гранатами для "мухи"... Ушел и даже не оглянулся в ее сторону.
Убьют его, она и не заплачет. Тоже мне, жених!
Федералы вошли в село.
Началось самое неприятное. То, что они называют зачисткой. Ищут бандитов. А в подвалах, кроме женщин и немощных стариков - никого. Все мальчишки, кому больше тринадцати лет, даже ровесники ее сестренки Сажи, все ушли с дядей Лекой и его отрядом. В отряде от них толку никакого, но останься они...
Но останься они, и федералы их тоже запишут в бандиты. Будут руки разглядывать - нет ли следов от ружейного масла да мозолей от курка и затвора...
А у какого мальчишки их теперь нет? Даже она, Айшат, с закрытыми глазами соберет и разберет автомат. Да что там она! Сажи, и та умеет затвор передернуть да от пуза пальнуть...
Их подвал осматривали с особой тщательностью.
Эфэсбэшник с майорскими погонами, тот все уже знал - и про то, что они родственники полевого командира Леки Бароева, и про то, что их отца, Ислама Бароева, уж год как забрали в Грозный по подозрению в сотрудничестве с братом.
Вытащили из подвала и чемодан с архивом краеведческого музея. Минер долго и опасливо колдовал над чемоданом. Потом открыл крышку и подозвал фээсбэшника.
Тот, не снимая велосипедных перчаток, порылся с документах, взял тетрадку первого тома дневников Иртеньева, полистал... И, заметив напрягшееся выражение на мамином лице, спросил:
- Ваше?
Мать долго объясняла ему, откуда эти тетради, мать волновалась. И от волнения ее русская речь, доселе чистая и без акцента, даром разве педагогический по русской литературе в Ростове заканчивала, вдруг стала ломаной, с ужасным акцентом... И Айшат даже улыбнулась этим характерным оборотам, когда путают спряжения и падежи...
Майор потерял интерес к чемоданчику и переключился на дом.
Два минера с миноискателями и острыми щупами обошли весь их двор. Тыкали палками в кормушки для животных, ковыряли земляной пол в сарае...
Сама не зная зачем, Айшат незаметно вытащила из чемодана три толстых тетрадки и сунула себе под рубашку.
- Ладно, Степанов, заканчивайте, - сказал майор устало. Он закурил. Постоял посреди двора. Потом вдруг, словно вспомнив что-то, сказал сержанту из минеров:
- Забери этот чемодан с документами, Степанов, и брось его в мой "уазик"...
Мать вспыхнула и, окончательно забыв русские склонения и падежи, запричитала, как полуграмотная:
- Ти зачэм, ти зачэм, ти зачэм!
Майор толкнул ее в грудь и вышел со двора.
И только три толстых тетрадки, три спасенные тетрадки, вдруг отчего-то стали греть душу маленькой Айшат. Она не отдала русским воспоминаний их предка. А значит, она ослабила их.
Ведь русские не помнят все восемь колен.
Они и теперь не будут помнить.
Глава 6
...Перенеся удар судьбы,
Мечтает он о буйной славе
И бережет наследный дар
Кинжал в серебряной оправе.
В бешмете рваном, жизни нить
Лениво тянет из могилы,
Чтоб ни к чему не применить
Свои способности и силы...
А.Ф.Иванов-Классик
По мере того, как раненый чеченец выздоравливал, все темнее становились над ним тучи казачьих настроений. В большинстве станичные казаки считали, что держать татарина надо под запором, как пленника, хорунжий Рудых предлагал его отправить с оказией в крепость Нагорную, а дед Епишка говорил, что лучше места для чечена, чем глубокая яма, не найти.
Но больше всех не любил этого горца слуга Басаргина - Федор. И неудивительно, ведь на него легла самая неприятная работа по уходу за немощным врагом.
- Лежит себе, полеживает, - ругался он, - душой уже с Аллахом своим беседует, а гадит еще здесь, на Земле. Молочка ему еще козьего вливай! Лучше уж кобелю хозяйскому - все больше проку. И добро бы был из дворян ихних хан или, на худой конец, бек - а то, наверное, такая же босота. Все война! Уважение к басурману! Разве ж эти черти ходили бы так за русским солдатом? Резанули бы кинжалом по горлу, и весь уход! Хорошо, должно, с англичанами воевать или с испанцами. Ежели, например, я попал раненым к ним в плен, может, мне бы тоже был почет и уважение. А я бы ни за что не признался, что неблагородного звания. Зачем? Обхождение господское я знаю. Никто бы не отличил. А при смерти мы все одинаковые, небритые... Носы только вот у нас разные. Ишь, носяра какой торчит! Черт нерусский!.. Вот и лежал бы я на перинах, испанцы или французы мне бы лучший уход давали, на серебряной посуде яичко вареное приносили. Только бы рана зарастать не спешила, а я бы пожил у них в свое удовольствие...
Единственная книга, которую Федор читал и перечитывал, была "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, написанные им самим". В этом он был похож на своего барина, который хоть и читал разные книги, в том числе и французские, но тоже был заядлым однокнижником, то есть по-настоящему ценил только роман корнета Нижегородского драгунского полка Лермонтова "Герой нашего времени".
В один из дней Федор нашел лежанку пустой. Сначала он обрадовался, что "нехристь злобная" убежала, но скоро обнаружил чеченца лежащим на полу.