Я подозревал, что ее уже нет, - уезжала она в очень скверном состоянии, ни разу не написала, не поздравила Машу с днем рождения. Оказывается, именно в этот день - 4 августа - она и умерла.
Маша ее очень любила. Но останется ли она в Машкиной памяти? Боюсь, что нет. Может быть, так, что-то смутное, светлое, теплое, шумное и веселое. А может быть, и этих следов не останется в памяти, и только по нашим рассказам будет знать Машка о своей любимой няне.
Ушел из мира очень хороший, чистый и светлый человек.
7.9.59.
Села вчера за свой столик. Видит - на столе одни сухари.
- Мама, а пища где?
Откуда это? Ведь никто так прямо ей не говорит: "Вот тебе пища" и тому подобное. Могли сказать в третьем лице: "Пищи ей хватает" или: "Пища здесь вполне доброкачественная". А ведь услыхала и запомнила.
* * *
Во время игры уронила свой голубой шелковый бантик.
Я говорю:
- Что это?
- Бантик зачем-то упал.
* * *
Спрашивает у меня:
- Будем еще Тане тимантульку делать?
- Что-о? Какую тимантульку?
Долго не мог понять, что речь идет о температуре. Увидев, что я не понимаю, сама себе перевела:
- Градусник будем Танечке ставить?
* * *
Лежала у меня и очень больно цапнула меня за глаз. Пришлось даже примочки делать. Это она, конечно, не нарочно, а играючи, в этаком игровом экстазе. Это не только с человечками, но и со щенками и с медвежатами бывает, - расшалятся, разыграются и вдруг - цап!
9.9.59.
После обеда собрались ехать в Сестрорецк - в аптеку и по другим делам. Но за обедом произошло то же самое, что было на прошлой неделе. В Машку "вселился бес". И я выгонял его, увы, теми же способами. Запоздалых извинений не принял. И больше того - не взял Машку в Сестрорецк, чем наказал не только ее, но и себя, так как очень хотелось с ней поехать.
Ездил один - на велосипеде.
...Когда Минзамал разоблачала ее перед сном, постучали мне в стенку. Таким образом вызывают меня на церемонию вечернего прощания.
Я вышел, ответил на Машкино "спокойной ночи", но не поцеловал ее. Элико рассказывала мне, что Машка явилась к ней с выражением растерянности и даже ужаса на лице:
- Папа меня не полуцевал!
- Вот видишь, - сказала мама.
- Я завтра буду хорошая, - заявила Машка.
Это похоже на концовку нравоучительного рассказа. Будет ли она "хорошей" завтра - не знаю. А вообще-то очень хочу, чтобы она была по-настоящему хорошей.
И все-таки я не уверен, что поступил правильно, когда не поцеловал ее вчера вечером.
Все дело в том (хотел написать: "беда в том", но не знаю, беда ли), что я отношусь к Машке по-настоящему всерьез. Для меня она уже давно, целых три года, - человек. И люблю ее, и жалею, и гневаюсь на нее в полную силу, со всем пылом сердца, на какой способен.
10.9.59.
После ужина играли. Ехали поездом, а потом самолетом в Москву... Папа, как выяснилось, вскочил не на тот поезд...
Впрочем, не папа, а Алеша.
Папа - это совсем другая личность. Это нечто жалкое, комичное, чудаковатое и даже загадочное. Образ его постепенно выкристаллизовывается. Сидим, играем, читаем, обедаем, просто беседуем... И вдруг Машка взглянет в окно и:
- Папа идет!
- Откуда он?
- Пришел он. Вот - уже пришел! На полу сидит.
Папа - маленький, его берут на руки, пересаживают с места на место. Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.
- Уже ушел!
И через полминуты:
- Опять идет!
Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:
- Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!
И папа опять надолго пропадает.
В самолете, когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как некий бессловесный джинн, вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только, что зовут его папа.
* * *
Утром, когда я завтракал, Машка нарядилась - повязалась маминым шелковым шарфиком. Подошла ко мне.
- Завяжи!
- Как надо сказать?
- Пожалуйста, завяжи.
Повязал ее, как матрешку.
Спрашивает:
- У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?
- Что-о? Пальток?
Смеется.
- Паль-ток!
- Пальто?
- Нет, вот это.
Тычет себя в темечко.
Я говорю:
- Голова?
- Вот это!
- Ах, волосы?!
- Вот это!!!
- Ах, бантик?
- Паль-то-о-о-ок!..
Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:
- Это тетя Неля.
Потом говорит:
- И тетя Минзамал.
Еще подумала:
- И тетя Ляля. И тетя Нина...
Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.
* * *
Из Ленинграда я привез на днях книгу "Annabella und Ladislaus". Эта книга была одной из самых любимых у Машки, если не самой любимой. В городе, когда я вернулся из Комарова и с Машкиной помощью устанавливал книги на новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее. Обещаю Машке показать что-то очень интересное. Она ждет с трепетом. На другой день показываю и вижу, что Машка просто не знает этой книги. Смотрит как на что-то новое. Нет, не совсем так. Когда я, ткнув пальцем в румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:
- Кто это?
Она отвечает:
- Ладислаус.
Но в книге все узнаётся заново. Ни разу не было:
- Помню!
Или:
- Помнишь?
Не видела она книги месяцев семь-восемь. А ведь как любила! И сколько десятков раз листала - и со мной, и с мамой - эту пеструю книжицу.
Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок.
Если меня не обманывают мои наблюдения, зрительная память у ребенка (у Машки, во всяком случае) несколько отстает от слуховой. Слова "Аннабелла", "Ладислаус", "сторож", "Дед Мороз", "фонарь", "кукольный дом", "санки" и прочие она запомнила, а изображения этих людей и предметов - хуже. (Так же, как помнит имена бабушки, Павлика, тети Гетты и так далее, говорит о них и внушает собеседнику впечатление, что она их знает и помнит, а на самом деле только слова помнит. Впрочем, все это, конечно, не абсолютно. Где-то в памяти что-то смутное хранится.)
* * *
Вчера я получил письмо от какой-то читательницы из Баку.
И в присутствии Маши сказал Элико:
- Получил письмо от твоей землячки.
- Какая моя землячка?
- Нет, Машина землячка, - вмешалась Маша-мама.
- А я и говорю - Машина.
- Нет, мамина! - запуталась Машка.
* * *
Все эти дни прихварывала, сидела на диете.
Сегодня с диеты снимаем. Утром, ласкаясь к матери, она спросила:
- Мамочка, ты мне дашь, что обещала?
- Что я тебе обещала?
- Ты дашь?
- Ну, дам. А что я тебе обещала?
- Маленький кусочек хлеба.
Изголодалась бедняга.
* * *
Нашла в песке гривенник и все утро носится, шумит вокруг этого клада. Строит планы, что она купит на эти сокровища:
- Тебе конфет, маме конфет, Маше конфет, тете Минзамал конфет...
14.09.59.
Спрашиваю:
- Ты сегодня гимнастикой занималась?
- Да, - говорит, - занималась.
И вдруг узнаю - не занималась. Огорчился, а потом понял, что так соврать для нее ничего не стоит, поскольку вся жизнь для нее - игра, то есть то же вранье.
Отучать ее сейчас от такой лжи трудно. Да и нужно ли? Добро бы не приучить к настоящей, сознательной, корыстной лжи!
* * *
После обеда была у меня. Я лежал с газетой, а она взгромоздилась в кресло у письменного стола и заявила:
- Я ляботаю.
Сидит, "пишет". Я уже не папа, а сын ее - Алеша. Я говорю:
- Мама, не закрывай дверь!
(Это я пародирую Машины вечерние возгласы, обращенные к маме или к тому, кто находится в это время в столовой.)
- Спи, Алеша!! - говорит она очень строго.
Я начинаю хныкать:
- Открой дверь!..
- Нет! Не открою. Я ее вот так!
Захлопнула воображаемую дверь, да еще: трык!
Я говорю:
- На ключ?!!
- Да, на ключ. Я ляботаю. Чернилами пишу. Не мешай мне. Скоро книгу тебе буду читать...
Внезапно взглядывает в окно.
- Папа! Папа тоже хочет ляботать.
Я говорю:
- Ну, пусти его.