Только тогда он позволил себе потерять сознание.
** **
Придя в себя, Мойше долго не мог вспомнить, что случилось. Но наконец, память вернулась; застонав от боли, он вцепился в поручень и затащил себя на сиденье. Вся кабина была залита пеной, экран оплавился. Снаружи бушевал лесной пожар.
«Топливные баки могут взорваться...»
Дрожащей рукой Мойше коснулся головы. На пол дождём посыпались сгоревшие волосы. Боль в обожжённой коже сводила с ума, профессор упал на колени возле аварийной аптечки и выхватил силикатную мазь. Чтобы хоть немного опомниться, ему пришлось вколоть себе морфий и выпить три таблетки анальгина.
Минут десять Мойше сидел неподвижно, ожидая пока укол подействует. Залитые пеной очки, к счастью, не разбились; он машинально протирал стёкла, когда знакомый треск привлёк наконец его внимание. Мойше внезапно понял, что слышал треск всё это время.
«Радиация,» – подумал он без особых эмоций. – «Так и должно быть»
Счётчик показывал уровень, близкий к смертельному. Мойше посмотрел на часы.
«Сутки у меня точно есть»
Судорожно вздохнув, профессор Левинзон повернул кран наддува и запустил турбины. Из огненного пекла, словно стрела Юпитера, машина времени рванулась к небу.
От морфия кружилась голова и дрожали руки. Профессору пришлось напрячь всю волю, чтобы не ошибиться при вводе новых координат; оплавленный экран мерцал, перегретые турбины работали нестабильно. И всё же аппарат выдержал, перенеся своего умирающего создателя в прошлое, на девятьсот четырнадцать лет.
«...Этот период истории примечателен появлением среди небольшого народа евреев т.н. „мессии“, то есть пророка единого бога, призванного с небес, чтобы спасти человечество, погрязшее в собственных „грехах“. В целом религия евреев, т.н. „иудаизм“ отличается удивительной дикостью и нетерпимостью ко всем иным народам, служа ярким проявлением комплекса ущемлённой нации. Однако упомянутый „мессия“, известный под именами Йешуя га-Ноцри или Йешуа Назаретянин (из разных источников), пытался сильно модифицировать „иудаизм“, привнеся туда мотивы гуманности и т.н. „любви к ближнему“ (см. исследования Марка Огаста Лукулла далее в этой главе). Историки сходятся во мнении, что мастерски воспользовавшись иудейскими легендами о грядущем приходе „мессии“, Йешуа мог бы оказать заметное влияние на неустойчивое международное положение в регионе, и не исключено, что его „религия любви“ могла быть использована римской знатью для подавления, а после и замены варварских иудейских обычаев. К сожалению, апологеты еврейского „иудаизма“ понимали это не хуже наших современников, и Йешуа был убит отравленной стрелой у ворот Иерусалима. Имя убийцы неизвестно; один источник утверждает, что он был легионером, нанятым за деньги, однако достоверность этого источника вызывает сомнения. Так или иначе, римляне воспользовались смертью Йешуа и под предлогом восстановления справедливости окончательно подавили варварскую религию „иудаизма“, о которой сегодня знают лишь историки и немногочисленные консерваторы еврейского происхождения...»
Дрожащей рукой закрыв «Историю восточных народов», профессор Левинзон взглянул на карту, тускло мерцавшую на оплавленном экране. Топлива почти хватило; машина времени, теперь ставшая всего лишь куском металла, опустилась в неглубокий пруд у дороги, тянувшейся к далёким стенам Иерусалима.
«Фотографии» – вспомнил Мойше. Они с Квинтом и Валерией несколько месяцев запускали маленькие копии машины времени в разные периоды истории: приборы следовало откалибровать. Для точного определения времени, куда попадали аппараты, ЭВМ вела аэрофотосьёмку местности.
На одной из таких фотографий профессор Левинзон узнал событие, о котором читал ещё в детстве, следующий зонд был послал в тот же период... И родился план. Дикий, основанный на почти сказочном везении, однако Мойше ухватился за него с отчаянием утопающего.
«Не подвели меня, Йешуа» – мысленно взмолился учёный. – «Я поверил в твою религию любви, я уже убил ради тебя человека и готовлюсь уничтожить весь известный мне мир. Донеси свои слова до людей, объясни им ценность жизни! Научи, что нельзя делить мир на рабов и господ!»
Оставалось несколько часов. Судорожно вздохнув, Мойше разгерметизировал люк и с огромным трудом выбрался из машины. Тёплая вода приняла его измученное тело, рванула ожоги отупляющей болью.
– Я выдержу, Йешуа, – прошептал учёный. Задыхаясь, он открыл грузовой люк и вытащил тяжёлый свёрток. Чтобы доплыть до берега, потребовались последние силы.
«Так ему будет легче», подумал Мойше. Некоторое время он судорожно дышал, собирая волю в кулак. Сел, подтащил свёрток. Внутри, спрятанная меж зелени и фруктов, лежала книга, отпечатанная на листах сверхпрочного пластика. Шесть лет потребовалось профессору Левинзону, чтобы по крупицам изучить иврит, ещё десять лет создавался текст. Все знания, весь свой могучий разум вложил он в эту книгу.
«Я писал её, не зная, кому передам» – вспоминал Мойше, дрожащими руками гладя титановый переплёт. – «Я мечтал полететь в прошлое, когда Рим был всего лишь городом, и отдать эту книгу праотцам моего народа. Тридцать лет мечтаний...»
Вдали послышался стук копыт и негромкие голоса. Кто-то ехал по дороге верхом на осле.
«Я верю в тебя, Йешуа» – подумал профессор Левинзон. – «Тебе я вручаю мечту, воспользуйся ею мудро.»
Раздалось удивлённое восклицание, и над умирающим стариком склонилось несколько человек. Мойше улыбнулся, узнав их лица.
– Эта книга послана с небес, – прошептал он на иврите. – Возьми её, Йешуа. Научи мир любить.
Один из людей вздрогнул. Его тонкие, совсем не сильные пальцы коснулись переплёта. И в тот же миг Вселенная изменилась.
Беззвучно испарился обугленный шар машины времени. Мойше услышал, ощутил всей душой вопль, непредставимый, страшный крик миллиардов людей, которым он запретил жить. Его умирающее тело исчезло, оставив после себя лишь книгу в пыли и страх в глазах мессии, но смерть – о нет... Смерть не спешила забирать к себе профессора Левинзона.
Вспышка! Он снова был молод. Мойше стоял под дождём, на каменной мостовой, и смотрел на толпу солдат, с рёвом нёсшуюся по узким улочкам Иерусалима. Впереди, лязгая ржавым доспехом, смеясь в упоении боя, летел Квинт.
– Крестоносцы! – в исступлении кричал какой-то старик. – Спасайтесь!
Страх не успел проникнуть в разум – толпа смяла одинокого человека, размазала по камням, подарила телу смерть. Дух рвался дальше.
Вспышка! Он был женщиной. Толпа – одетая иначе, кричавшая на ином языке, но та же самая в сердце – вновь была вокруг. Люди в серых балахонах поджигали костёр.
– Во имя отца, сына, и святого духа... – произнёс Квинт, одетый в огненно-красную рясу. Прежде, чем понимание рвануло сердце – пламя обняло его новое тело, исторгло из горла вопль. Но кто мог его слышать! Кого тронет женский крик, когда плачет мир, обречённый на небытие?!
Вспышка! Он вновь был стариком, и брёл по улицам родного Киева вместе с толпой оборванных людей, носивших белые шестиконечные звёзды. Впереди, у обочины, стояло двое солдат в чёрной форме.
– Куда этих, герр офицер? – подобострастно спросил Люций.
– В Бабий Яр, – усмехнулся Квинт, не отводя глаз от Мойше. И на сей раз времени понять – хватило, понять и умереть, умереть тысячи раз вместе с каждым, не родившимся на Земле ребёнком.
«Нет!!!» – закричал его разум.