- Моя мама была очень консервативной женщиной. Обожала подушечки, салфеточки и чехольчики на чайник. Теперь все это пылится на чердаке, потому что сразу после ее смерти мы с отцом преобразили гостиную. Сделали такой, как мечтали годами. Я ведь с самого раннего детства любила все то же, что и он.
- Потрясающе! Как подумаю обо всех этих книгах и персонажах, а потом вижу это... - Я обвел руками комнату. - Это все он. Маршалл Франс в чистом виде.
Анне понравились мои слова. Она так и просияла, затем велела нам войти и сесть. Я говорю "велела", потому что все ее реплики звучали как приказ или категорическое утверждение. Неуверенность была ей совершенно чужда.
Однако Саксони двинулась прямиком к наручной кукле, свисавшей с крючка на стене.
- Можно попробовать?..
Мне казалось, что просить об этом прямо с порога было не очень вежливо, но Анна разрешила. Сакс потянулась было к кукле, но отпрянула:
- Это же Клее!
Анна молча кивнула. И, приподняв брови, взглянула на меня.
- Это же Пауль Клее! - Саксони ошеломленно перевела взгляд с куклы на Анну, потом на меня. - Откуда у вас...
- Хорошо, мисс Гарднер, пятерка с плюсом. Не многие знают, какая это редкость.
- Она кукольных дел мастер,- сказал я, пытаясь не остаться в стороне.
- Но это же Клее!
Попугай из Саксони получался образцовый. Она сняла куклу со стены так, будто это чаша Грааля, и заговорила, но почти неслышно - то ли сама с собой, то ли с куклой.
- Сакс, ты что говоришь?
- Пауль Клее,- подняла она голову,- сделал пятьдесят таких кукол для своего сына Феликса. Но двадцать оригиналов были уничтожены во время войны, когда бомбили Дессау. Остальные должны храниться в одном швейцарском музее.
- Да, в Берне. Но отец и Клее долгие годы активно переписывались. Началось с того, что Клее прислал письмо, как ему понравилось "Горе Зеленого Пса". Когда отец рассказал Клее о своей коллекции, тот прислал ему одну куклу.
На мой непросвещенный взгляд, такие куклы делают на уроке труда в четвертом классе.
Сакс опустилась в стоящее рядом кожаное кресло, продолжая интимную беседу с Клее. Я посмотрел на Анну и улыбнулся, а Анна улыбнулась мне. Две секунды Саксони как будто не было с нами в комнате. Две секунды я чувствовал, как легко и приятно было бы быть любовником Анны. Это чувство прошло, но отголосок остался.
- Ну а вы кто такой, мистер Эбби? Не считая того, что сын Стивена Эбби?
- Кто я такой?
- Да, кто вы? Откуда вы, чем занимаетесь?
- А, понятно. Ну, я преподаю в средней школе в Коннектикуте...
- Преподаете? Вы хотите сказать, что вы не актер? Я глубоко вздохнул и положил ногу на ногу. Между отворотом брючины и носком показалась полоска моей волосатой ноги, и я прикрыл ее рукой. На вопрос/утверждение Анны хотелось ответить какой-нибудь шуткой.
- Ха-ха, нет, одного актера в семье достаточно.
- Да, genug*. [Genug (нем.) - достаточно. - Прим. переводчика.] Я себя чувствую так же. Я бы никогда не смогла стать писателем.
Анна невозмутимо посмотрела на меня. И снова возникла эта невысказанная близость, только для нас двоих. Или мне пригрезилось? Я потянул шнурок ботинка и развязал. Пока я завязывал его снова, Анна проговорила:
- Какую из книг отца вы любите больше всех?
- "Страну смеха".
- Почему? - Она взяла с края стола продолговатое стеклянное пресс-папье и стала вертеть в руках.
- Потому что ни одна другая книга так не близка моему миру. - Я снял ногу с ноги и наклонился вперед, опершись локтями на колени. - Чтение книг по крайней мере для меня - вроде путешествия в чей-то чужой мир. Если книга хорошая, ты чувствуешь себя в нем уютно и в то же время волнуешься, что будет дальше, что ждет тебя за следующим углом.
А если книжка паршивая, это все равно что ехать через Секокас в Нью-Джерси - вонища, и жалеешь, что там оказался, но раз уж заехал, то задраиваешь все окна и дышишь ртом, пока не проедешь.
Анна рассмеялась и наклонилась потрепать за ухом Нагелину; толстая короткая башка бультерьера лежала на ее туфле.
- Значит, вы непременно дочитываете любую книгу до конца?
- Имею такую ужасную привычку. Даже если это самая худшая книга на свете, мне все равно не слезть с крючка, пока не узнаю, чем же там все закончилось.
- Очень интересно... Дело в том, что мой отец был таким же. Если уткнется во что-нибудь - хоть в телефонный справочник,- обязательно дочитает до плачевного финала.
- Его еще не экранизовали?
- Что?
- Телефонный справочник. - Я понял, что шутка ужасная, как только произнес, но Анна даже не изобразила улыбки. Мне подумалось, не судит ли она будущих биографов по их чувству юмора.
- Извините, я оставлю вас на минутку, ладно? Надо глянуть, как там наш ужин.
Нагелина осмотрела нас с Саксони, повиляла хвостом, но осталась лежать на полу. Естественно, я вскочил и начал шарить по комнате. Франс или кто-то в доме явно любил биографии и автобиографии, поскольку множество их было повсюду - с загнутыми страницами и отчеркнутыми абзацами. И подбор был странный - "Волшебный ковер" Ричарда Халлибертона, записные книжки Макса Фриша (на немецком), Алистер Краули и священник, участвовавший во французском Сопротивлении, "Встречи с замечательными людьми" Гурджиева, "Майн Кампф" (на немецком), записные книжки Леонардо да Винчи, "Трое на зубной щетке" Джека Паара.
В картонной коробке из-под обуви с изображением Бастера Брауна оказалась коллекция старых открыток. Многие из них, как я заметил, изображали европейские железнодорожные вокзалы. Я перевернул одну, с венским Вестбанхофом, и вздрогнул, увидев внизу подпись - "Исаак". Датировалась открытка 1933 годом. Я не читаю по-немецки, но испытал жгучий соблазн украсть ее и отправить в Нью-Йорк Дэвиду Луису: "Дорогой мистер Луис, я подумал, что вам может быть любопытна эта открытка, посланная Маршаллу Франсу его несуществующим братом Исааком".
- Ужин готов! Идите есть, пока все не остыло.
Я не осознавал, как голоден, пока мы не вошли и не увидели большие дымящиеся посудины с жареным цыпленком, горошком и картофельным пюре.
- Поскольку вы здесь в первый раз, я решила приготовить вам любимое отцовское блюдо. Пока он был жив, то сердился, если этого не подавали хотя бы раз в неделю. Будь его воля, он бы каждый день это ел. Садитесь, пожалуйста.
В столовой был накрыт овальный столик с тремя соломенными подставками для тарелок. Я сел справа от Анны, Саксони - слева. Запах пищи сводил меня с ума. Анна положила мне две жирные ножки, кучу горошка и желтое клубящееся облако пюре. Я хотел было решительно приступить, но тут бросил взгляд на свой столовый прибор:
- Ой!
Удостоверившись, в чем дело, Анна улыбнулась:
- Интересно было, как быстро вы отреагируете. С ума сойти, верно? Это тоже папины. Он их специально заказывал у одного нью-йоркского серебряных дел мастера.
Моя вилка была сделана в виде серебряного клоуна. Голова его загибалась назад, так что зубцы вилки выходили изо рта. Нож изображал мускулистую руку, сжимавшую продолговатую лопаточку. Не как ракетка для пинг-понга, а что-то явно зловещее - вроде инструмента для телесных наказаний в английских частных школах. Саксони поднесла свои приборы к свету, и они были совсем другие. Вилка - в виде ведьмы на метле: зубья представляли собой прутья метлы, а ручка - палку.
- Потрясающе!
- Их хватает на шесть персон. Остальные я вам покажу после ужина.