Тогда старый стервятник, живший под крышей главной башни Замка, предложил было уволить бронтозавриху, потому что она никого своим видом не пугает, даже вездесущего серого проныру, но ему напомнили, что идея разводить лососей принадлежала ей же, а потому -пускай она и дальше живет, где ей нравится. И она жила, редко появляясь перед другими, но порой срывая выросшие в воде белые цветы-звездочки с острыми лепестками и разбрасывая их по берегу вокруг Замка.
И все же одиночество томило меня. Одиночество среди всей этой пестрой толпы челяди! Хотелось просто выбежать из Замка и пробежать босиком по траве. Почему? Наверное -- потому что это было запрещено, а запретный плод, как известно, сладок... Хотелось бежать все дальше и дальше, чтобы увидеть, как живут в других замках и домах. Увидеть города и деревни... Города я тогда еще не видел. Я только читал о них в книгах. А деревенька... Одна-единственная, видная прямо из окна моей комнаты, была так далеко, что я еле различал сливающиеся воедино домики, ограды и деревья. И только по прерывистому дрожанию на грани различимого мог догадываться, что между домами ходят жители. Но различить их не мог, сколь ни старался...
Наверное -- я так бы и прожил в Замке неведомо сколько, обрастая комплексами и благоразумием, если бы не случай.
Как-то к нам занесло бродячего менестреля. И до этого гости почти никогда не посещали нас... Но были эти гости знакомыми -- синий кот, гремлины, кендер, дракон-оборотень... Менестрель же оказался совершенно незнакомым. Был он в темных одеяниях, с рыжей бородкой и усиками. Рыжие же длинные волосы, спереди заплетенные в две тонкие косицы, медно-огненными языками пламени вырывались из-под центаврийской дворянской треуголки.
Он остался у нас в Замке на неделю, и все время пел странные, берущие за душу песни. Я так и не заметил, откуда он берет свою лютню. Он просто доставал какой-то блокнотик, раскрывал его на какой-то страничке -- и вот уже лютня у него в руках, и он поет, порой заглядывая в книжицу, чтобы не сбиться и не перепутать слов.
У него было с собой много красивых безделушек -- видимо, страсть к предметам искусства он унаследовал от дедушки -- центаврийского офицера... Но особенно мне понравилась подзорная труба. Старинная, медная, в рельефных узорах и с клеймом древних корабельных мастеров, она обладала неимоверным увеличением: со двора я явственно мог рассмотреть глаз стервятника, следящего за всем из-под крыши. И этот реликт Корабельных времен меня прельстил. Я решился.
Я выменял трубу на две бутылки старого вина из наших подвалов и косметичку, найденную мною в старом противогазе на берегу пруда. Принес новое сокровище к себе, пристроил на подоконнике и приготовился кинуть взгляд на деревенские улочки. Я не торопился, оттягивал момент, как настоящий гурман. А может быть -- просто боялся, что вблизи деревенька окажется миражом? Декорацией, зачем-то поставленной то ли горгулом-привратником, то ли стервятником из-под крыши? Почему-то я верил, что они могли бы пойти на такое, хотя спроси меня кто, зачем им это -- пожал бы плечами и не нашел ответа... И все же, вздохнув, я осторожно склонился к трубе и заглянул в нее.
Улочка оказалась одна. Главная. Она же -- единственная. Сама же деревенька насчитывала четырнадцать домов, церквушку да магазин, наполовину вросший в пологий холм. Взрослых я не приметил -- уже потом я понял, что в эти летние дни они в поле, заботятся об урожае. Зато по улице бегали деревенские ребятишки. Они играли во что-то, размахивая деревянными мечами. Уж не в Короля ли Артура они играли?
Я смотрел в трубу, пока дворецкий не постучал в комнату и не напомнил, что пора обедать. Тогда я спрятал трубу под матрац и кинулся в обеденный зал.
Кое-как отобедав, я вернулся к созерцанию недоступной мне жизни... И отложил трубу только вечером, когда в сумерках все сливалось в сплошной сизоватый туман.
Ночью я решил еще раз попробовать бежать из Замка. Сплетя из жгутов, бинтов и простыней подобие веревочной лестницы, я закрепил ее на подоконнике, сбросил вниз и гордо сделал первые шаги...
Ой, мамочка! Это кажется так просто, пока смотришь в кино. Но на самом деле порывы ветра раскачивают тебя туда-сюда, нещадно бьют о седые камни стен, и в свежие царапины попадает пыль и жгучий мох.
Я понимал, что долго не выдержу. Но долго и не надо! Главное -поскорее спуститься вниз, а там -- ищи-свищи! Я перебирал руками и ногами, когда резкий треск сверху, напоминающий щелчок клюва стервятника, ударил по мозгам... Веревка лопнула, и я, намертво вцепившись в нее, полетел вниз. Прямо в заботливые руки горгула.
-- Все у Вас детство в голове, молодой господин... -- добродушно проворчал он. -- Все неймется Вам, все шалите... А не успей я вовремя -- что бы я потом сказал Вашим родителям, когда они все же вернутся?.. Где Ник, спросят они. А нету, отвечу им я, разбился, акробатничая за окном... Грустное зрелище... Душераздирающее зрелище...
Он внес меня в Замок и осторожно закрыл двери.
-- Пообещайте, что больше не станете делать таких лестниц...
-- Обещаю! -- радостно выкрикнул я. Ведь ТАКИХ лестниц я больше делать не буду! Я сделаю другую, из стальных тросов, чтобы никто перекусить не мог!
Вернувшись в свою комнату, я отвязал обрывок простыни от подоконника и выбросил на улицу вместе со стервятничьим пером, валявшимся на полу...
Сон был тревожным, разбавленным тихими шорохами и поскрипываниями, словно за стенкой шуршали крысята.
Наутро я был на своем посту -- верхом на подоконнике, со здоровенной подзорной трубой в руках. И завтра. И послезавтра. Я уже узнавал в лицо ребят и девчат на далекой улице. Увы -- я не мог подойти к ним и просто познакомиться. А потому я придумывал им имена, которые на мой взгляд им больше всего подходили. Вон тот, конопатый -- Санька, а тощенький и большеглазый -- Арсен, Светка все время пытается верховодить, но у нее ничего не получается, ребята больше прислушиваются к рассудительной Полине... А вот промчался по улице Данька, и ветер развевает его желтые локоны, спадающие до середины спины. Сперва я было принял его за девчонку, но вскоре понял, что ошибся... Когда он использовал забор не по назначению... А имя придумалось само -- он был похож на Данило-Мастера из сказов Бажова, подарочное издание которых я листал в библиотеке. Перевод был так себе, но иллюстрации. Словно фотографии, такие настоящие! А Данька и правда похож на уральского мастера из далекой Руси, даже волосы стягивает таким же кожаным ремешочком-хайратничком. Вот только не с камнем он возится, а делает ребятам деревянные мечи и доспехи из жести.
Кроме моих деревенских наблюдений в те дни мне запомнился только один вопрос Менестреля.
-- А почему это у Вас в Замке такие маленькие картины и портреты на стенах? -- спросил он, когда мы встретились по дороге в обеденную.
-- Какие ж маленькие? -- удивился я. -- Разве бывают больше?
Сейчас-то я понимаю, как это тогда прозвучало... Ведь картины на стенах были не больше современной почтовой открытки, но тогда ж я не бывал ни в Лувре, ни в Третьяковке, а репродукции в книгах -- не более того, что висело на стенах...
-- Бывают... -- ответил тогда Менестрель. -- А при таком крохотном размере нельзя рассмотреть никаких подробностей... Так, самое общее впечатление...
-- Ну-у-у, не знаю... Традиция, наверное... -- неуверенно начал я, но тут вмешался услыхавший нашу беседу горгул:
-- Это старая традиция... -- сказал он. -- Предки нынешних обитателей считали, что стены Замка стары и слабы, и боялись, что если вешать на них картины побольше -- то древний камень может не выдержать, и стены рухнут... Вот и выбрали оптимальный размер...