Кланяюсь почтенному богачу реб Юдлу со всеми его чадами и домочадцами.
Кланяюсь почтенному богачу реб Симхе-Гершу со всеми его чадами и домочадцами.
Кланяюсь почтенному богачу реб Дойв-Беру со всеми его чадами и домочадцами.
Кланяюсь госпоже Стысе-Бейле со всеми ее чадами и домочадцами.
Также мой сын Иосиф - да не померкнет светоч его! - кланяется вам сердечно
Вышеупомянутый".
"Также и я кланяюсь моему многоуважаемому свекру и моей милой свекрови, желаю им счастья! Сообщаю вам о своем добром здоровье, дай бог и впредь не хуже.
Также мой Иоселе кланяется вам и благодарит многократно, дорогая свекровь, за присланную рубашонку. За это он обещает вам, если господь продлит его годы и он, с божьей помощью, через три-четыре года начнет ходить в хедер,-хорошо учиться и стать, с божьей помощью, благочестивым евреем, долгую жизнь пошли ему господи, аминь!
Дорогая свекровь! Если вы можете связать для Иоселе ермолочку и пару чулочков из шерсти, я была бы вам очень благодарна, так как я сама очень занята в деле мужа, а нанимать кормилицу для Иоселе я не хочу, - не стоит. Я только наняла девушку и плачу ей четыре целковых с моей одежей; она смотрит за ребенком и выгоняет корову в поле. Поглядели бы вы, какую я купила корову! Четыре кварты молока дает - очень хорошее молоко! - и я имею, благодарение господу, творог и масло. Но дорогой Мойше-Мендл вдруг невзлюбил молочного. Отчитайте его за этo, прошу вас. Он совершенно не бережет себя. Иоселе надрывается, хочется ему, бедненькому, покушать, - мне, господи, воздай за все его прегрешения в будущем! Кончаю свое письмо. Кланяюсь сердечно всем друзьям и близким и прошу вас, ради бога, ответить нам и остаюсь
ваша преданнейшая и с пожеланием счастья
невестка Рохл".
- Ну? - отозвался Берл-толстяк, когда чтение кончилось. - Дай боже, чтоб моим детям жилось не хуже!
- Вы грешите, Двося-Малка! - сказал Юдл. - Право, грешите...
- Разумеется, слава его святому имени! Моим детям, не сглазить бы, хорошо живется. Но я тоскую по ней. Не могу забыть ее, реб Юдл, не могу!
И Двося-Малка начинает перечислять Юдлу все достоинства своей невестки, все ее манеры, стараясь объяснить ему, почему она не может забыть Рохеле.
Снова разгорается оживленная беседа, теперь уже о Егупце и егупецких делах. Затем, наполнив рюмочки, чокаются, подолгу держа в руке рюмку с водкой и желая друг другу всех благ, а всему народy - добрых вестей, вызволения от бед и утешения в горе. Наконец на столе появляется борщ, наполняя комнату своим вкусным запахом. Настроение поднимается. В общем оживлении вскоре забывается и Мойше-Мендл, и Рохеле, и город Егупец, и все прочее.
XXVI
Муки ада
Один только человек ни на минуту не может забыть красавицу Рохеле.
Читатель, конечно, догадывается, что речь идет о Стемпеню.
Да, именно о нем идет речь. Кто в силах передать его страдания? Кто поймет его сердечную боль и обиду?
"Как обидно! - думает Стемпеню. - Какая досада! Уехала и даже не вспомнила обо мне, не дала знать. Хотя бы для виду черкнула два слова: знай, дескать, что я уезжаю. Фи, какой позор!"
Ничего подобного Стемпеню еще никогда не испытывал. Хоть ему случалось уж бывать в разных переделках и не раз его похождения оканчивались для него весьма постыдно, нередко даже скандально, но такого позорного провала, такого удара, какой выпал на его долю теперь, он никак не ожидал.
Стемпеню, который был в таком почете при дворе самого цадика, так что дочери этого святого мужа иногда позволяли себе перекинуться с ним шуткой, Стемпеню, приводивший в восторг панов и даже графиню Бжежевскую, которая не раз посылала за ним карету и вела с ним разговор на французском языке,-этот самый Стемпеню был так глупо посрамлен простой еврейской женщиной!
- Сердце тоскует по ней! - признавался Стемпеню музыкантам. - Не могу унять тоску по этой женщине. Я охотно поехал бы за нею в Егупец, если бы... если бы не...
Стемпеню оглядывается по сторонам, и компания легко догадывается, кого именно он ищет глазами.
Музыканты от всей души любили Стемпеню и готовы были пойти за него в огонь и в воду. Но в той же мере, в какой они любили Стемпеню, они ненавидели Фрейдл. Их отталкивала ее скупость, жадность, ее отвратительный нрав.
- Покуда он был холостяком, - говорили меж собой музыканты, - рубль ему был нипочем. Разжиться у него несколькими целковыми ничего не стоило: иной раз займешь у него трояк или пятерку на вечные времена, а в другой раз он и сам подарит. А с тех пор как эта ведьма, чтоб ей провалиться, забрала его в свои лапы, он сам подыхает по копейке, гроша ломаного за душой не имеет. Миновали добрые старые времена, кончились ужины у Стемпеню, прошла пора веселых разъездов. Теперь хоть пухни с голоду, хоть ноги протяни - не от кого ждать помощи. Сидишь день-деньской без куска хлеба, только и ждешь свадебного сезона. Хоть бы для приличия попотчевала когда-нибудь нашего брата стаканом чаю, предложила бы чего-нибудь поесть,-съели бы ее черви, проклятую!
- Поверите ли, часто бывает - так хочется лопать, что черти в животе пляшут; но если бы она мне положила золото на стол, я бы и то не притронулся, у такой злюки я бы и куска хлеба не взял.
- И как он только живет с ней, с такой ящерицей, с эдакой стервой! Я бы давно такую либо повесил, либо отравил. Будь я не я, если бы не отправил ее на тот свет, ко всем чертям...
- Ах, Стемпеню, Стемпеню! Попал же ты, бедняга, в переделку, трепыхаешься в пекле...
Так говорили между собой музыканты, которые знали, как ему тяжело живется, и сочувствовали его невзгодам, хотя он сам и словом о них не обмолвился.
Когда Фрейдл уходит на рынок либо занимается своими должниками и покупателями, еще куда ни шло: Стемпеню угощает тогда всю компанию папиросами. Истребляя без зазрения совести хозяйский табачок, музыканты сидят развалясь, балагурят, вспоминают былые проказы. Но вот показывается Фрейдл, и всем становится не по себе. Музыканты один за другим выскальзывают из комнаты.
- Гляньте-ка, гляньте, как тут накурено! Точно в кабаке! - говорит Фрейдл, шмыгая носом и с сокрушением глядя на пачку табаку, значительно потерявшую в объеме. - Курят, дымят, пыхтят! У меня уже голова болит от дыма! В могилу вы меня сведете вашим курением! Думаешь, Стемпеню, тебе полезно так много курить? Поверь, ты губишь свое здоровье. Послушайся меня, Стемпеню, брось курить, душа моя!
- К чему, Фрейдл, эти пустые разговоры о моем здоровье? Признайся попросту, что тебе жаль пятиалтынного на восьмушку табаку. К чему комедию ломать!
- Вот те и раз! Комедию ломать! Я только и думаю что о нем, а он-комедию ломать! Вот уж точно, не хватало мне неприятностей на сегодняшний день! Все утро драла глотку, грызлась и не заработала ни гроша. Мало того, меня еще обругали, как последнюю служанку, хуже, чем кухарку, очернили, с грязью смешали. А товар лежит и гниет.
- Хотел бы я знать, Фрейдл, зачем ты так хлопочешь. К чему твоя скаредность? Дети у тебя кушать просят, что ли?
- Взгляните, пожалуйста, на этого невинного теленка! Ему готовенькое в рот положи да еще помоги разжевать. Что же, должно быть, я все добро отношу моей мамаше? Не так ли, Стемпеню? А может быть, я все это проедаю? Ведь твоя жена известная мотовка? Господи спаси и помилуй? Это ты хотел сказать, Стемпеню? А ну-ка, посмотри мне прямо в глаза, Стемпеню: это ты хотел сказать?
- Разве я говорю, что ты проедаешь? Я говорю как раз обратное: я говорю...
- Ты говоришь...