Мы помним об этих государственных едальнях для простого народа, возле которых смачно воняло распаренной во щах прокисшей квашеной капустой и где царил особенный дух казенной обжорки. Словно еда готовилась там не для поддержки здоровья конкретного человека, а варилось и жарилось для анонимного горе-невидимки, которого желательно скорее отправить на тот свет. Анну Валентин увидел, подойдя именно к такому кафе ширпотребного разряда, дверь его, обитая желтыми лакированными рейками, вдруг распахнулась, оттуда буквально вывалилась, едва устояв на ногах и чуть не растянувшись на обледенелом крылечке, с громким смехом поддерживая друг друга, развеселая парочка - Анна и какой-то скуластый молодой мужчина в темно-синей куртке, в бобровой шапке. Не успел Валентин и глазом моргнуть, буквально остолбенев от неожиданности, как развеселая парочка, держась за руки, бегом кинулась к подошедшему автобусу - и уехала на нем. Надо сказать, что тот городок, в котором Валентин испытал, ближе к концу своего пребывания там, дичайшие муки ревности, имел в системе общественных услуг не только кафе "Ветерок", но и автобусную линию, всего одну, правда, и то не очень длинную - на шесть километров по замкнутому маршруту, туда и обратно. С угрюмым, независимым видом притоптывая на месте, с удивлением ощущая, что в этот день и великолепные итальянские башмаки на меху почти не греют, и ноги постепенно наливаются холодной тяжестью бесчувственных колодок, Валентин стоял на остановке и ждал следующего автобуса, не зная того, что по городу ходят всего две машины и они никогда не торопятся, в особенности по выходным дням, когда народ не спешит на работу, а сидит по домам. Голубой обшарпанный автобус подкатил наконец - и Валентин влез в салон и увидел, что в нем оказался единственным пассажиром. Никогда до этой минуты, ни разу в жизни он не задумывался над тем, что когда-нибудь его не станет а мы все равно неукоснительно будем наблюдать за ним. Потому что своим исчезновением из мира он и породит нас, помнящих его вечно. Иначе никакого смысла не было бы Творцу создавать любое существо, будь то я, железный паровоз или эфемерная бабочка-поденка, - так думал Валентин, неодобрительно оглядывая салон общетранса. Молодой водитель в свитере с высоким и широким, налезающим на подбородок воротом, кирпично-румяный, круглощекий, мягколицый, словно громадный младенец, склонив свою ежиком стриженную голову, заполнял шариковой ручкою какой-то документ. Валентин сел позади него, пытаясь хоть этой максимально доступной близостью к человеку одолеть, нейтрализовать тяжелейшую боль одиночества, вдруг навалившуюся на его сердце. И шофер автобуса, закончив писанину, весело взглянул через зеркало заднего обозрения на единственного пассажира, сманипулировал рукою закрытие пневматических дверец в салоне - и, взгудев, заурчав двигателем, автобус стронулся с места, безвозвратно оставляя позади себя прошедшую тяжелую минуту. Которая была все же не так уж плоха для Валентина - если сравнить ее со следующими злейшими минутами, ожидавшими его на круговом пути автобусного маршрута. Нам трудно сейчас определить, где, в какой час встретились ехавшие навстречу автобусы, - два одинаковых голубых автобуса остановились посреди заснеженной дороги. И словно два дружественных пса, они, косясь друг на друга, о чем-то переведались, а после отправились далее, каждый своим путем. И в минуту именно этой краткой встречи двух машин Валентин увидел, выглянув в круглую дырочку, протаянную, очевидно, дыханием чьих-то сложенных дудочкой уст, как из-за встречного автобуса выбежали Анна и ее спутник в бобровой шапке. По-прежнему держась за руки - словно целый день и не расцеплялись, промелькнули мимо машины, в которой находился Валентин.
Они исчезли в одном из ближайших проулков, где экс-доцент никогда не бывал.
- В тот раз я весь день провела у Тумановых, у свекрови. Поехала за дочерью, вечером мы были дома.
- Тогда кого же я видел? Причем два раза, и все возле автобусов, и всякий раз с мистером Бобровой Шапкой...
- Во-первых, у Туманова, у моего первого мужа, никогда не имелось бобровой шапки. Это был по призванию нищий музыкант. Не по Сеньке шапка-то. А во-вторых, в то время, когда тебе привиделась бобровая шапка, мой прежний муж как раз находился в доме у родителей, и мы обедали всей семьей - бывшей семьей, я хотела сказать...
- Выходит, Аня, я в тот день дважды обознался... Или ты, как это часто бывало в твоей жизни, непонятно для чего сейчас говоришь неправду. Ты забыла, очевидно, что сказала мне в тот вечер, вернувшись домой, а теперь вот рассказываешь совсем другое... Ошибаешься или врешь?
- Но ведь и ты, милый, возможно, ошибаешься сейчас или врешь.
- Как же я могу врать, если видел тебя вместе с каким-то человеком и вы ходили взявшись за руки? Как я могу убедить самого себя, что этого не было?
- Но если и на самом деле этого не было?
- Тогда, значит, и тебя там не было. И человека в синей куртке, в бобровой шапке, скуластого, с косматыми бровями. И меня тоже там не было. И вообще я в тот день никуда не выходил со двора. Я слонялся по всему дому, заскучав в одиночестве, потом нашел в "отцовском кабинете", на книжной полке, старый журнал с "Осенью патриарха", завалился с ним на диван и стал читать.
- Вот видишь! А ты говорил когда-то, что прошлое исправить нельзя. Еще как можно, оказывается.
- В воспоминаниях наших, конечно, можно кое-что изменить, перестроить. Но не в самом же прошлом, Анна!
- А что, разве воспоминания - это и не есть прошлое? И то, чему мы сейчас предаемся, - не попытка ли наша вернуться из стерильной вечности в испачканное прошлое? С тем чтобы хоть что-нибудь в нем подчистить, изменить, хоть капельку подтереть...
- Но теперь у нас общие воспоминания... Как быть? Ведь трудно определить, кто ошибается, а кто заведомо врет, чтобы немножечко подчистить или подтереть, как ты говоришь.
- Это значит, что ты упорствуешь в том, на чем стоял.
- Нет, вспоминаю то, что видел своими глазами.
- В тот день я ездила за дочерью, вечером привезла ее от бабушки...
- Уже было сказано.
- ...а ты говоришь, что видел меня, бегающую с кем-то за ручку по городу.
- Видел. И здесь подчистить, подтереть - не получается...
- Словно девчонка какая-нибудь, а не всеми уважаемая в городе учительница.
- Увы.
- Кстати, я ведь самой первой из наших обывателей попыталась учиться в столичной аспирантуре. Правда, попытка сия не увенчалась успехом.
- Очень жаль... Не понимаю, почему ты бросила все.
- А почему ты бросил все?
- Я... Представь себе, в моей серенькой жизни произошло чудо. Я женился на богине.
- Спасибочки вам, как говорила моя соседка Нюра... И что дальше?.. Отчего ты так выразительно замолчал, милый?
- Просто вспомнил...
- Вспомнил о том, как тебе стало грустно, когда однажды вдруг обнаружилось, что женился вовсе не на прекрасной богине, а на самой обыкновенной поблядюшке?
- Протестую! Не бывать этому. Я все переломаю в прошлом, но свою жену, свою Афродиту, верну себе.
- Так ведь она, Афродитка твоя, была самой популярной в городе публичной бабенкой, Валентин!
- Неправда! Это время было такое. Ты была не хуже и не лучше других. Уровень нравственности в обществе тогда стоял не выше нравственности рыб и гусей, плававших по реке Гусь.
- Красиво излагаешь, подлец. А может, это было хорошо - жить по натуральной морали птиц и рыб?
- Что же тут хорошего...
- Вот взять меня...