Где такому сорт золота узнать! Да и побаивался он.
- Ты, - говорит, - Василий, не скажи кому, что мне золото сдаешь. Не привык я к этому. Сибирью такие дела пахнут.
Про то не сказывал, чем барыши пахли, а, видать, неплохо. Разохотило его. Никогда отказу не было, и в цене без большой прижимки, и расчет без мошенства. Это все мне подходило, - сдавал ему помаленьку. Так бы, может. мы с женой и вовсе жителями стали, не хуже других век прожили, да тут эта витушка и подвернулась.
Как сейчас помню. Накануне Здвиженья было. Баба кричит мне в дудку:
- Будет тебе, Василий. Праздник, поди-ко, завтра. Прибраться надо. Пойдем домой поскорее.
Песок у меня вовсе крепкий, чисто камень. Намахался я и думаю: "Верно, хватит..." Размахнулся для последнего разу покрепче, а кайло-то у меня и задержалось, - как под камень попало. Вышатывать стал - не выходит. Рванул во всю силу на себя, мне в праву ногу и стукнуло, да так, что хоть криком кричи. Как отошла маленько боль, я и полюбопытствовал - что за камень такой? Взял в руку. Мать ты моя! Золото. Как вот витушка праздничная, только против хлебной много тяжелее. Сверху вроде завитками вышло, а исподка гладкая, только чутешные опупышки на ней, как рукой оглажены. Сколь его тут?
Про ногу сразу забыл. Кричу: "Подымай, Маринша!" Она, не того слова, вымахнула, а я вовсе как дурак стал. Смеюсь это да давай-ка ее обнимать это жену-то.
Она спрашивает:
- Что ты, Алексеич?
Я тогда и показал:
- Гляди!
- Ну, что? Вижу - камень какой-то...
- Держи!
Она думала - небольшой камешок, не сторожится, а как подал, так у ней рука вниз и поехала. Побелела тут моя Маринушка и, даром что кругом лес, шепотом спросила:
- Неуж золото?
- Оно,- говорю.
Смывку песку делать не стали. Домой скорее.
И вот диво, - бежим, всю дорогу оглядываемся, будто мы что украли. Прибежали домой. Запрятал я витушечку, наказываю Марине:
- Гляди, не сболтни кому!
Она обратно меня уговаривает:
- В кабак не зайди ненароком, пока золото не сдал. В контору такую штуку нести и думать нечего. Еще отберут! А уж место захватят - про то и говорить не осталось.
Вечерком и пошел я к своему-то купцу. Будто мяска для праздника курить. Улучил минутку, говорю - дело есть,
- Обожди, - говорит, - маленько. Скоро амбар прикрою.
Вот ладно. Отошел покупатель, запер купец двери и говорит:
Это и раньше бывало, - в амбаре-то сдавать. У него, вишь, весов-то настоящих не было, а кислоту да царску водку на полке открыто держал, будто для торговли. Просто тогда с этим было, кому доходя продавали. Я и говорю:
- Запри-ко ты и в ограду двери.
- Зря отвечает, - беспокоишься. Из своих никто не зайдет, - не велено, а чужих не пустят,
А я свое:
- Запри все ж таки.
Он тогда и забеспокоился:
- Уж не узнал ли кто, зачем ты ко мне ходишь? Может, сказал кому?
- Про это, - говорю, - не думай. Никому и в мысли не падет, зачем к тебе хожу. Только много у меня.
- Это, - отвечает, - не беда, что много. Лишь бы не мало. Сколь хочешь приму. - Двери, однако, запер в ограду-то. - Ну, - говорит, - кажи!
Взял я тут для случаю топор с мясной колодки, подал ему свою витушку в тряпице:
- Ну-ка, прикинь сперва это.
Он - купец: по руке-то сразу почуял, - тяжело.
Спрашивает:
- Что это у тебя?
- Прикинь, - говорю.
Бросил он на ходовые весы. Вывешал, как следует, говорит:
- Восемнадцать с малым походом.
- Вот и бери.
- Что брать-то? Где оно у тебя?
- А в тряпице-то...
- Восемнадцать фунтов?
- Сам вешал. Коли силы нехватит, в контору снесу.
Это про контору-то я так, для хитрости, помянул. С чего бы я туда потащил? Развернул мой купец тряпицу, давай витушку кислотой да царской водкой пробовать. Ну, золото и золото. Тут, - гляжу, - в пот купца бросило. Так с носу и закапало, а молчит, только на меня уставился.
Потом и говорит:
- Поди, сверху только золото-то?
Вишь, какое понятие у него! В самородке, думал, середка чугунная. Ну, не дурак ли? Я ему растолковываю, что вот опупышки-то и есть самородная печать, а он, видать, не верит. Отговорку нашел:
- Эко-то место мне не откупить. Денег не хватит. Разрубить придется. Не в контору же тебе сдавать.
Уговаривает, значит, меня. Я и сам вижу - без этого не обойдется, а жалко рубить-то. Ну, все ж таки взял витушку да тут же на мясной колодке и обрубил крайчики. Купец опять давай пробовать. Тут уж, видно, настояще уверился, побежал в дом за деньгами. Прибежал со шкатулкой, а самого так и трясет. Боится, видно, и жадность одолела. Тоже ему кусок. Не знаю, почем они сдавали, а мне этот купец на рубль дороже против конторского платил.
Вывешал купец на ходовых весах середину особо, крайчики особо. Выгреб из шкатулки, из-за пазухи выворотил пачки бумажек покрупнее. Ну, выручку в это же место... На крайчики денег довольно, а ему серединку купить охота. Она потяжелее вышла.
- Поверь, - говорит, - в долг. Через день, много через два, отдам.
Ну, объясняю, конечно, что в таких делах долгов не бывает. Тогда он и говорит:
- Пойдем ко мне, посиди маленько. В кабак за выручкой сбегаю, - и подвигает ко мне деньги-то. Сосчитал я. Вижу, - ладно будто, пустяка не хватает. Подождать можно. Как у купца видел, тоже крупные-то деньги за пазуху забил, а помельче в карман, крайчики в сапог спрятал. Пошли мы с купцом в дом, а там, - гляжу, - угощенье выставлено. Хозяйка, таку беду, суетится, хлопочет.
Убежал купец в кабак, а она ко мне и подъезжает:
- Выкушай, гостенек! Не почванься на моей хлеб-соли. Не изготовилась, как следует. Не ждала гостя.
А чего не изготовилась - полон стол наставлено. Ну, я креплюсь, конечно, - не пью вина. Так ей и сказал:
- При деньгах. Нельзя мне.
Она это вьется всяко да наговаривает:
- Красненького хоть, нето, выпей, - и подает мне в руку стаканчик. Так небольшой стаканчик, с половину чайного. - Я, - говорит, - и сама этого-то выпью, - и наливает себе такой же стаканчик.
"Что, - думаю, - мне с одного сделается? Неуж перед женщиной неустойку покажу?" Взял да и хлебнул.
Ох, и вино! Такого отродясь пить не доводилось. Крепкое будто да густое, а дух от него: век бы нюхал. Потом я узнал - ром называется. Шибко мне потянулось, а бабенка эта - купчиха-то - уж успела, другой стаканчик налила. Я и другой хватил, а дальше, известно, - полетели мелки пташечки...
Все ж таки я тогда убрался от купца. Деньги и крайчики в целости донес домой. Вместо додачи, за которой купец в кабак бегал, мешок гостинцев приволок. Еды там всякой, жене шаль, конечно, и протча тако. И тут же, слышь-ко, ромку этого бутылок пять либо шесть. Купчиха-то, вишь, удобрилась, говорит мужу:
- Поглянулось человеку - что нам жалеть? Отдай ему, Платоша, все. Из города потом привезешь.
Купец рад стараться:
- Да я... ему-то?.. неуж пожалею... Пущай на здоровье выкушает стаканчик и супружницу свою попотчует. Не пивала, поди, она такого вина? Попотчуй ее, не забудь! Я тебе еще привезу. Так привезу... не за деньги!.. Для хорошего человека мне не жалко... Попотчуй жену-то, не скупись.
Пришел я домой, показал Марине кучу денег, захоронил крайчики и давай жену потчевать. Она сперва отнекивалась - крепко будто, потом похваливать стала - какой дух баской!
Пьяные-то мы зашумели, конечно. Песни запели, пляска на нас нашла. Знакомцы разные понабились. Видят - фартнуло, поздравлять стали:
- Со счастливой находочкой.
Ну, прилили, приели, что дома было, в кабак пошли. А купец этот тестя в амбар - сам за стойку и всяко мне сноровляет. Приятелей у меня тут объявилось - ни пройти, ни проехать. И покатилось колеско по гладенькой дорожке. Бабенки появились, прилипать ко мне стали. Маринушке моей это обидно, конечно... Она тогда на ромок налегать стала.