- Да ведь это именно настоящая трагедия и есть! - горячился я, подумайте! разве не ужасно видеть эти легионы людей, которые всю жизнь ходят "промежду трагедиев" - и даже не понимают этого! Воля ваша, а это такая трагедия - и притом не в одном, а в бесчисленном множестве актов, - об которой даже помыслить без содрогания трудно!
- То-то, что по нашему месту не мыслить надобно, а почаще вспоминать, что выше лба уши не растут! - возразил Очищенный, - тогда и жизнь своим чередом пойдет, и даже сами не заметите, как время постепенно пролетит!
- Правильно! - поддержал его Глумов.
_ Знал я, сударь, одного человека, так он, покуда не понимал благоденствовал; а понял - удавился!
_ Верно! А знаешь ли, Иван Иваныч, ведь ты - преумный! Только вот словно протух немного...
Очищенный приосанился.
- Или вот хоть бы про запой, - продолжал он, - вы думаете, отчего он бывает? Конечно, и тут неглижеровка ролю играет, однако ж который человек "не понимает" - тот не запьет.
- А вы когда-нибудь запивали, Иван Иваныч? - полюбопытствовал я.
- Было время - ужасти как тосковал! Ну, а теперь бог хранит. Постепенно я во всякое время выпить могу, но чтобы так: три недели не пить, а неделю чертить - этого нет! Живу я смирно, вникать не желаю; что и вижу, так стараюсь не видеть - оттого и скриплю. Помилуйте! при моих обстоятельствах, да ежели бы еще вникать - разве я был бы жив! А я себя так обшлифовал, что хоть на куски меня режь, мне и горюшка мало!
Это было высказано с такою беззаветною искренностью, что Глумов не выдержал и поцеловал старика в лоб.
- Ни гордости, ни притязательности во мне нет, а от кляуз да сутяжничества я и подавно убегаю, - продолжал Очищенный, очевидно, поощренный лаской Глумова. - Ежели оскорбление мне нанесут - от вознаграждения не откажусь, а в суд не пойду. Оттого все меня и любят. И у Дарьи Семеновны любили, и у Марцинкевича любили. Даже теперь: приду в квартал - сейчас дежурный помощник табаком потчует!
- Вот и нас тоже... - машинально произнес я.
- И вас тоже. Покуда вы вникали - никто вас не любил, а перестали вникать - все к вам с доверием! Вот хоть бы, например, устав о благопристойности...
- Гм... да, устав! - как-то загадочно пробормотал Глумов.
Я взглянул на моего друга и, к великому огорчению, заметил в нем большую перемену. Он, который еще так недавно принимал живое участие в наших благонамеренных прениях, в настоящую минуту казался утомленным, почти раздраженным. Мало того: он угрюмо ходил взад и вперед по комнате, что, по моему наблюдению, означало, что его начинает мутить от разговоров. Но Очищенный ничего этого не замечал и продолжал:
- И вообще скажу: чем более мы стараемся проникать, тем больше получаем щелчков. Ум-то, знаете, у нас выспрь бежит, а оттуда ему - щелк да щелк! И резонно. Не чета нам люди бывают, да и те ежели по сторонам засматриваются, так в канаву попадают. По-моему, так: сыт, обут, одет - ну, и молчи. Коли ты ведешь себя благородно - и с тобой всякий благородно. Коли ты никого не трогаешь - и тебя никто не тронет; коли ты ко всем с удовольствием - и к тебе все с удовольствием. Полегоньку да потихоньку - ан жизнь-то и прошла! Так ли я, сударь, говорю?
- Пррравильно! - воскликнул Глумов, очевидно, уже ожесточаясь.
- Покойная Дарья Семеновна говаривала: жизнь наша здешняя подобна селянке, которую в Малоярославском трактире подают. Коли ешь ее с маху, ложка за ложкой, - ничего, словно как и еда; а коли начнешь ворошить да разглядывать - стошнит!
- Пррравильно! - вновь воскликнул Глумов и при этом остановился прямо против Очищенного, выпучил глаза и зубы стиснул. Однако Очищенный и тут не понял.
- Был у меня, доложу вам, знакомый действительный статский советник, который к Дарье Семеновне по утрам хаживал, так он мне рассказывал, почему он именно утром, а не вечером ходит. Утром, говорит, я встал, умылся...
- Воняет! шабаш! - вдруг крикнул Глумов, но на этот раз уже таким громовым голосом, что Очищенный инстинктивно вытянул вперед шею, как бы готовясь к принятию удара.
X
К чести Глумова должно сказать, что он, по первому моему слову, не только протянул руку Очищенному, но даже извинился, что не может сейчас же уплатить, что следует по таксе о вознаграждении за оскорбление словом, потому что мелких денег нет.
- Все равно-с, после разом за все отдадите! - отозвался добродушный старик, которому, по-видимому, было даже приятнее получить сразу более или менее крупный куш, нежели в несколько приемов по двугривенному.
Таким образом, мир был заключен, и мы в самом приятном расположении духа сели за обед. Но что еще приятнее: несмотря на обильный завтрак у Балалайкина, Очищенный ел и пил совершенно так, как будто все происходившее утром было не более как приятный сон. Каждое кушанье он смаковал и по поводу каждого подавал драгоценные советы, перемешивая их с размышлениями и афоризмами из области высшей морали.
- Провизию надо покупать умеючи, - говорил он, - как во всяком деле вообще необходимо с твердыми познаниями приступать, так и тут. Знающий выигрывает, а незнающий - проигрывает. Вот, например, ветчину, языки и вообще копченье надо в Мучном переулке приобретать; рыбу - на Мытном; живность, коли у кого времени достаточно есть, - на заставах у мужичков подстерегать. Многие у мужичков даже задаром отнимают, но я этого не одобряю.
- Не одобряешь?
- Нет, не одобряю, потому что такого закона нет. А на тот предмет, чтобы без ущерба для ближнего экономию всякий в своей жизни наблюдал, такой закон есть. А затем я вам и еще доложу: даже иностранное вино, ежели оно ворованное, очень недорого купить можно.
- Ах, голубчик! нельзя ли нам бутылочек с пяток на пробу предоставить?
- С удовольствием. Вино, позвольте вам сказать, и краденое покупать не грех, потому что оно от избытка. В котором доме избыток - служитель отложит, что против препорции, к сторонке и продаст. Многие даже мясо потаенное покупают...
- Неужто и мясо?
- Очень даже легко-с. Стоит только с поварами знакомство свесть - и мясо, и дичь, все будет. Вообще, коли кто с умом живет, тот и в Петербурге может на свои средства обернуться.
- Пример можешь представить?
- Могу-с. Знал я одного отставного ротмистра, который, от рожденья, самое среднее состояние имел, а между тем каждонедельно банкеты задавал и, между прочим, даже одного румынского полководца у себя за столом принимал. А отчего? - оттого, сударь, что с клубными поварами был знаком! В клубе-то по субботам обед, ну, остатки, то да се, ночью все это к ротмистру сволокут, а назавтра у него полководец пищу принимает.
- Да ты и клубского-то повара не знаешь ли?
- Помилуйте, даже очень близко. Вы только спросите, кого я не знаю... всех знаю! Мне каждый торговец, против обыкновенного покупателя, двадцать тридцать процентов уступит - вот я вам как доложу! Пришел я сейчас в лавку, спросил фунт икры - мне фунт с четвертью отвешивают! спросил фунт миндалю мне изюму четверку на придачу завертывают! В трактир пришел, спросил три рюмки водки - мне четвертую наливают. За три плачу, четвертая - в знак уважения!
- Послушай! да ведь это волшебство!
Но Очищенный не слышал восклицания. Представление о закусках, по-видимому, ожесточало его, потому что на губах у него показалась пена и глаза слегка помутились.
- Или, опять, приду я, примерно, к Доминику, - продолжал он, - народу пропасть, ходят, бродят, один вошел, другой вышел; служители тоже в разброде - кому тут за тобой уследить! Съешь три куска кулебяки, а говоришь: один!
- И всегда это тебе сходило с рук?
- Однажды только недоразумение вышло. Ну, с месяц после того не ходил, а потом поправился - и опять стал ходить!
- Слушай-ка! да ты не служил ли в Взаимном Кредите, что коммерческие-то операции так хорошо знаешь?
- Служить не служил, а издали точно что присматривался.