Удивительно, что Валентин взял меня с собой -- не побоялся. Жена у него киноактриса, но он ее не снимает из принципа, а она из принципа не ходит на его банкеты. Красивая женщина, куда красивее меня. Рослая, белокурая, авторитетная. Мы познакомились на каком-то закрытом просмотре, про фильм она сказала "сырой". Красивая, безусловно. Кроме жены, у него еще дочь лет четырнадцати, очень высокая, некрасивая, похожая на него, с такими же крупными, но юными, пушком обметанными губами. На эти губы я смотрела с нежностью. Девочка где-то уже снимается; разговор о ролях, о том, кто кого продвигает... Временами, вспышкой, момент импровизированной игры: два-три слова, жест, интонация, намек на улыбку -- и тогда видно, что талантлива. В матери я таланта не вижу, одна вескость. Видно, дочка в отца не только лицом, но и одаренностью, которая в Валентине видна с первого взгляда.
В их киношном мире, сколько я поняла, мнение о нем такое: яркий талант, жаль -- пьяница. Он сам про себя говорит: "Я не горький, я сладкий пьяница". И правда.
...Как мы тогда шли с банкета. Валентин был пьян и прекрасен. Воплощенная грация. Странно, что при огромном росте, лошадиной голове он так грациозен. Он словно бы не шел по земле, а скользил на воздушной подушке, подныривая на каждом шагу. Пел песни (трезвый никогда не поет). Я восхищалась, на него глядя, его слушая, удивляясь: как это может быть у меня (пусть временно!) такая прекрасная собственность? Вдруг он стал на четвереньки (поза пробуждающегося льва), сказал:
-- Не могу больше, зайдем к Сомовым, они нам будут очень рады.
Никаких Сомовых я не знала, а если бы и знала, все равно бы к ним не пошла. Идея зайти к Сомовым сидела в нем крепко, еле-еле я его отговорила от этого визита, подняла. Смеялся, большие зубы выдались вперед, как на лошадином черепе, -- страшновато, но прекрасно. Зашли мы с ним в первый попавшийся двор. Валентин ухватился обеими руками за толстую бельевую веревку и повис на ней, раскачиваясь взад и вперед. Подошла собака, обнюхала ему ноги, села напротив, стала скулить.
-- Ну что, пес? Трудно тебе? Понимаю. Мне самому трудно. Перебрал я, пес. А ты?
Собака ответила утвердительно тонким подвывом.
-- Ага! Товарищи по несчастью. Послушай моего совета:
никогда не женись.
Собака опять проскулила согласие.
Минуты две-три продолжался их разговор. Мне кажется, они прямо так, без репетиций, могли бы выступать в цирке. Смешнее всего было то, что Валентин, вися на веревке, был слишком длинен и ноги, подогнутые в коленях, скребли по земле. Веревка оборвалась, Валентин приземлился и тут только заметил меня:
-- Женщина! Кто ты такая? Вари мне обед, женщина! Впрочем, не надо, я сыт. Уложи меня спать.
-- Опомнись, где я тебя уложу?
-- Здесь, под березой. Впрочем, никаких берез нет. Под этим столбом. Очень уютное место.
Лег сам, пошевелился, удобнее устраиваясь.
-- Здесь же пыльно, -- сказала я. -- Ложись на скамейку.
-- Нет, я создан, чтобы валяться в пыли.
Заснул. Я сидела над ним, сторожа его сон, глядя, как ветер шевелит редкие волосы над выпуклым лбом, как по-детски полуразинуты крупные губы, опять и опять удивляясь, за что я его так люблю, и все же любя исступленно. Когда стало светать, я его разбудила, вывела на улицу, посадила в такси, дала шоферу адрес. Валентин бормотал: "Женщина, я тебя люблю" -- и по ошибке поцеловал руку шоферу. Тот был недоволен, меня осудил: "Такая приличная дамочка и такую пьянь провожают", но, увидев пятерку, смягчился и пообещал доставить в целости. Отвез Валентина туда, к жене...
...Сколько раз за те годы, что мы с ним не скажу "любим друг друга", скажем "близки", -- сколько раз спал он в моем присутствии, в моем доме, в моей постели, но ни разу не оставался на ночь. Ночевать он уходил к жене. Были и другие женщины, кроме жены и меня. Он этого нисколько и не скрывает.
И все-таки что-то тянет его ко мне. Приходит с поразительным постоянством. Целуя меня, говорит: "Я тебя люблю сейчас -- навсегда".
Бедная Леля! Пока была жива, все пыталась меня образумить:
-- Ну что ты с ним связалась? Вульгарнейший человек. Валентин Орлеанский! Разве человек со вкусом выберет себе такой псевдоним?
Я молчала. Разумеется, его настоящая фамилия Орлов куда благороднее. Что поделаешь! Люблю такого, а не другого. Не благородного, не верного, не рыцаря "Круглого стола". Его и только его.
-- Ну что ты в нем нашла?
-- Я его люблю. Это я нашла не в нем, в себе.
-- Он тебе изменяет.
-- Знаю. Ничего нового ты мне не сказала. Кстати, он не мне изменяет, а своей жене со мной и с другими.
-- Ты для него ничего не значишь. Неужели у тебя совсем нет гордости?
-- Есть у меня гордость. Она в том и состоит, чтобы никогда ничем его не попрекнуть.
-- Ну знаешь... Не нахожу слов.
Бедная Леля!
Впрочем, что значит бедная? Почему-то принято, говоря об умерших, называть их бедными. Бедные не они, а мы, оставшиеся. Бедная я без Лели. После ее гибели моя жизнь как-то расшаталась, словно из нее вынули стержень.
Мы были вместе с того дня (в третьем классе), когда она подсела ко мне на парту и сказала: "Давай дружить". Я обомлела. Я не верила, что кто-нибудь со мной захочет дружить, не то что Леля -- любимица класса. Белокурая, стат-ненькая, глаза серо-синие. Девочка-струнка, воительница за правду. На все отзывалась, во все вмешивалась.
А я была чумазая, этакий заморыш, руки в цыпках. Росла сиротой -- отец погиб на войне, мать умерла в эвакуации, воспитывалась я у тетки из милости. Хуже всех одетая, от всех стороной-стороной, и вдруг такая принцесса подходит и предлагает: "Давай дружить". Было от чего обалдеть.
После этого -- всегда вместе. Вместе готовили уроки (Леля училась куда лучше меня). Вместе ходили в госпиталь, помогали сестрам -- уже тогда у Лели возникло твердое намерение стать врачом. Делились всем, что у нас было (у Лели было больше, чем у меня, но никогда ни разу мне не было трудно что-то у нее взять). Вместе праздновали конец войны, ходили на Красную площадь. А потом вместе влюбились в одного и того же мальчика из соседней мужской школы, плакали от великодушия, уступая его друг другу, а он взял да и влюбился в Наташку Брянцеву, известную воображалу (Леля сказала: "Хорошо, что не в нас").
Окончив школу, мы пошли разными путями: она на медицинский, я на мехмат. Но все равно оставались вместе. Я знала, что есть она, и мне легче было жить. Ей, наверное, тоже. Мою путаницу с Гришей мы пережили, обговорили вместе. И когда Кирилл ушел от нее к другой женщине, старше себя, я была с Лелей. Вместе пеленали Димку. Маленький, он был лыс и изящен, как французский король. "Севрский мальчик", -- сказал про него Валентин.
После гибели Лели я не могла опомниться, не спала по ночам, брала на руки Димку и носила по комнате, так мне было страшно. Прошло месяца три, и тут оказалось, что я беременна, и поговорить мне было не с кем. Первый раз в жизни я оказалась одна перед сложностью. Мысленно обговорила ее с Лелей -она посоветовала оставить. Я сказала Валентину: вот, мол, какое дело. Он чуть-чуть призадумался и произнес:
-- Так они и жили. Спали врозь, а дети были. Как мы его назовем?
-- Иваном.
-- А что? Это идея. Пусть будет Иван. Помнишь, у Пушкина: "Нарекают жабу Иваном..." А если девочка?
-- Исключено.
Почему-то я твердо была уверена, что родится мальчик. Так и вышло.
Ну не безумием ли было заводить еще сына? Димке девять месяцев, а тут уже Иван на подходе. И все-таки Иван был нужен. Тому же Димке сверстник, товарищ.
Сказала Сайкину -- я всегда с ним советовалась во всех делах.