Положил руку на клавиатуру и уставился на голубоватый, матовый экран.
— С аппаратурой у тебя хлопот не будет, — проворчал он. — Линии, сигнализирующие о работе генераторов, прикрывающих город, и о полях гибернации, сблокированы. Точно также, как центры, управляющие деятельностью автоматов, которые будут поддерживать в порядке линии коммуникации, здания и промышленные предприятия. Достаточно глянуть на индикаторы — и тебе все ясно.
— Это ты и собираешься мне продать? — спросил я, стараясь, чтобы моя улыбка выглядела максимально дружелюбной. — В таком случае ты должен решиться на нечто большее. Например, буду ли я на этом экране любоваться внутренним видом вашей спальни? Умиляться, как ты улыбаешься во сне? Стоит мне подумать, что тебе предстоит вот так лежать год за годом, не в силах ни словечка промолвить, и мне никакая тишина не страшна…
На последнем предложении я невольно стиснул зубы. Побоялся, что не смогу справиться с голосом. С меня и в самом деле было достаточно всего этого.
— Прошу тебя, — заговорил Онеска на удивление тихо, — постарайся нас понять. Это ты здесь остаешься. А не мы.
Я уже знал, что они приняли решение поделить восьмидесятилетнюю тишину на четыре вахты. Мне предстояло нести вторую. Через двадцать лет я проснусь здесь, на вершине холма в парке — под куполом контрольно-коммуникационной станции, и приму на себя опеку над прилегающим регионом с заключающим несколько десятков миллионов человек гибернатором столицы континента. А также аварийную связь с космосом. Они сказали достаточно, чтобы я сообразил, что их на самом деле тревожит. Они не могли оставить спящих без защиты. Необходимо учесть любую возможность. Такую, например, как воздействие внеземного фактра, даже если весь опыт нашей цивилизации противоречил такой возможности. В конце концов, случались же падения гигантских метеоритов. Или землетрясения. Невозможно запрограммировать автоматы так, чтобы они были способны на целенаправленную деятельность перед лицом любой из не предвиденных человеком ситуаций. Другое дело — живой пилот. Функционирует неизмеримо медленнее и совершает ошибки, но без боя не сдается.
Только вот любой оставленный на милость течения времени человек окажется после этих восьмидесяти лет фактором, дезорганизующим новое распределение сил в биосфере. Он будет иметь преимущество по времени активности. Превзойдет любого из своих современников суммой накопленного опыта. Бог знает, что из всего этого может получиться.
Поэтому я буду один. Поэтому проснусь внутри этой стадии при сигнале соответственно запрограммированной аппаратуры, не зная ни что выпало на долю моего предшественника, ни даже, где находится его пост, в котором он работал. Для каждого из нас было приготовлено отдельное гнездышко, предусмотрен лишь обмен информацией между приставками сумматоров. Я уже после первых слов Тарроусена понял, что будут запрещены контакты между пилотами, дежурящими одновременно, вблизи разных центров цивилизации. Что даже не скажут, сколько же нас всего.
И все же я хотел вынудить их это мне сказать. Одно дело оберегать людей от опасностей, которые невозможно заранее предвидеть, и совсем другое — предусмотреть угрозу в реакции тех, кто был оставлен на страже. «Ты не знаешь, что такое тишина…» Вот именно. Остальное — не в счет. Даже если они уговаривают себя, что дело обстоит иначе. Источник их беспокойства таится в страхе передо мной. Перед тем, что я сделаю, отданный во власть тишины. Земной тишины, которой никто не знает. Все они окажутся у меня в руках. Миллиарды людей. По-просту, все человечество. В моих руках, и в руках тех, кто так же останется, и о которых они не хотят сказать, где их искать.
Я должен выяснить, сколько в этом перестраховки, возникающей всего-навсего и только из того, что они наконец-то наткнулись на нечто, которое невозможно рассчитать при помощи информатической аппаратуры.
— Жду ответа, — бросил я.
Снаружи донесся тихий шелест, словно песок посыпался. Поднялся ветер.
— Инструкцию найдешь после пробуждения в памятной приставке датора, — сухо произнес Тарроусен. — Тебе должно этого хватить.
— И не сердись на нас, — добавил профессор утомленным голосом. — Нас тоже ограничивают правила… Коротко говоря, ничего больше мы не имеем права сказать…
* * *
— Держись, сынок, — произнес отец, когда мы стояли на лестнице, ведущей к эскалатору. Спустились сумерки, и над городом заполыхали миллионы огромных, кричащих всевозможными расцветками огней. Авия задержалась ступенькой ниже. Я видел ее профиль, словно врезанный в плоскость голубоватого рекламного экрана.
Отец не выпускал моей руки. Я поглядел наверх. Мать, брат и сестра стояли неподвижно в дверях дома, там, где мы обменялись несколькими прощальными словами. Впрочем, прощался я. Не они. Они-то увидят меня завтра утром. Я их — через двадцать лет.
— Поговори с Авией, — услышал я спокойный голос отца. — И помни, что потом мы долго будем вместе…
Да. Они, должно быть, не раз повторяли эту фразу, пока она не врезалась в память. Им это было необходимо. Что до меня, так мне предстояло сперва убедиться в этом.
Уже стоя на ленте эскалатора, я крикнул, подняв правую руку:
— Спокойных снов!
Мой голос затерялся в нарастающем шуме города. Там, где только что была видна фигура отца, лежала узкая полоса тени, над которой засияла спроектированная тысячью эмиторов гигантская надпись: «Спокойной ночи».
Через десять минут мы оказались в шентре академической зоны, на третьем уровне. Я несколько раз поворачивал голову, чуть ли не касаясь губ Авии. И каждый раз натыкался на ее удивленный взгляд. Она молчала. То, что мне казалось ее голосом, было всего лишь единственным, более не идентифицируемым звуком в непрестанной гаме, заполняющем все воздушное пространство метрополии.
Дальше мы шли пешком. Сразу же за массивом Научного Совета Правительства начинался небольшой городской парк. Мы спустились по узкой аллейке, ощущая под ногами едва заметное содрогание почвы. Это давали о себе знать два более низких, вибрирующих от движения этажа города. Всепоглощающий грохот несколько смягчался, звуки смазались, стали похожими на рокот прибоя, когда им любуешься с прибрежного обрыва.
В результате традиционного освещения улочек получалось так, что парк оказывался погруженным в полутьму. Тем резче обозначались брошенные на небо, распластавшиеся от крыш до зенита рекламные изображения и надписи. Во всех них было что-то такое общее со сном. От мягкого света ночников, проходя через постельные принадлежности, и вплоть до персонажей из мира сказок. Единственный в своем роде сценарий карнавального вечера.
Люди, мелькающие за дверями, все направлялись в одну сторону. Город неторопливо перемещался в направлении спальни. И это было только начало. Срок истекал в двадцать три часа. К тому времени все они будут покоиться в креслах гибернатора, но впервые в истории не для того, чтобы вместе с ними перенестись в другие миры, но, дабы обмануть время на Земле.
— Карнавал, — безразлично бросил я. — Ты не рада?
— Нет, — спокойно ответила она.
Ясное дело, что — нет.
— Как же все будет… с нами? — спросила она голосом не изменившимся.
Я пожал плечами. Потом ответил вопросом на вопрос:
— А что бы ты желала услышать?
Ответил, пожалуй, излишне едко.
Она мотнула головой, но ничего не сказала.
Мы — не дети. Двадцать лет одиночества не равнозначны полеты к ближайшей звезде.