На бегу Александр поднимает голову и видит бледное лицо над балюстрадой - издалека, но как бы стараясь запомнить каждого, директор смотрит, как двенадцать ног грохочут вниз по мрамору.
На площади перед Дворцом они качают Мазурка:
- Заступник! Избавитель!
Потом приходят в себя:
- А что за Освальд, кстати?
- Тот самый, что ли?
- Который чпокнул Кеннеди? Не может быть?..
- Мало кто знает, и прошу не разглашать, но выстрелы в далеком Далласе имеют отношение и к нашему зажопью... - Жест экскурсовода на белый фронтон Дворца с целой шеренгой статуй сталинизма. - Именно здесь, на танцах-обжиманцах, бывший морской пехотинец США, который выбрал у нас свободу, повстречал свою любовь по имени Марина.
Он наслаждается молчанием.
Он добавляет:
- Недаром говорят, что наши кадры - лучшие в Союзе.
- Так Освальд был у нас?!!
- Что он тут делал?!!
- Наших девчат барал. А в свободное время трудился на радиозаводе, знаете, на Красной? А жил на улице Коммунистической. Где Дом-музей Первого съезда РСДРП, так прямо напротив. Где ремонт часов.
- Ну, дела...
- Откуда ты все это знаешь?
- Оттуда.
- Почему ты знаешь, а мы нет?
- Потому.
Ребята озираются, родной город как бы в упор не узнавая. Сникают и расходятся без шума.
Мутная луна призрачно озаряет привычный вид. Пришибленные откровением, они стоят посреди Ленинского проспекта на мосту, бесчувственно соприкасаясь рукавами. Возложив руки в перчатках на чугун.
Вальяжный дом, где жил предполагаемый преступник века, выходит на реку, на широкую излучину льда, который местами истончился до полыней. Окна в доме кое-где еще горят. Горит ли свет у Освальда? Кто там сейчас прописан?
Лучше бы не знать. Проклятый Мазурок.
- И вправду, тихий омут, - произносит Александр. - Черт знает, что здесь происходит.
- Лично я гордость испытал. И даже окрыленность.
- Чем тут гордиться? Бежать отсюда без оглядки. Ноги делать.
- Куда? В Париж? Весь мир есть место преступления.
- Не знаю. Не был.
- И не надо. Зачем? Вот город Эн, в котором проведем мы эту жизнь, единственную и неповторимую. Город, забытый богом задолго до нашего рождения.
- Вот именно.
- Но мы здесь не одни.
- Втроем. С призраком Освальда.
- Нет, нет! Есть Кто-то, кто за нас, - бормочет завороженно Адам. - Он помнит нас и бьет хвостом свирепо. Он нас зовет, сзывает под свои знамена, я слышу этот клич...
- Типа "Ты записался добровольцем"? "Родина-Мать зовет"? Идем. Где пункт приема душ?
- Никуда идти не надо, - говорит Адам, хотя они уже идут привычным маршрутом возвращения. - Потому что мы давно уже записаны. Ты Откровение читал?
- Ну, перелистывал. У бабушки.
- Дракон стал перед сей женой, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца. И родила она младенца мужеского пола. Которого Дракон пожрал. Но страшное не в этом. Задолго перед этим сожрал он и роженицу - Жену, облеченную в солнце.
- Родину-Мать?
- Мы вместе с ней уже внутри. И остается только осознать, что все мы переварены и хорошо усвоены могучим организмом. Поскольку, как верно сказано, свобода есть осознанная необходимость. Хе-хе.
- Хочешь сказать, что все мы дети Сатаны?
- А чьи, по-твоему?
* * *
Вперед, вперед! К вершине!
На холм. К подножию обсерватории.
Но разбежавшись, они бросаются к пожарной лестнице и влезают на самую верхотуру, где перемахивают запертую калитку. Внешняя галерейка, сваренная из железных прутьев, обледенела, дрожит и ощущается непрочной. При каждом шаге прутья осыпают сосульки, наст и снег.
Под ними Парк культуры. За кронами деревьев в тумане тонут огни проспекта.
Там, на мосту имени Ли Харви Освальда, их, мирно идущих с последнего сеанса, только что остановил патрульный "воронок", резко свернувши перед ними на тротуар. "В кино? А что смотрели?" К счастью, в карманах сохранилось алиби - свернувшиеся в трубочку надорванные синие билеты на "Затмение".
Обыскивая, мусора даже приседали и обхлопывали икры над ботинками.
Но в материальном смысле Александр давно разоружился.
Он поднимает голову.
Слабенько помигивают звезды.
Моральный закон? Но никакого закона он внутри не ощущает, и это странно, потому что звезды, они все те же, что во времена...
- В отличие от Канта, за которого ты пытаешься схватиться, как за соломинку, - говорит Адам, читая его мысли, - я лично всю жизнь дрочить не собираюсь. Тем более на звезды.
- А что ты предлагаешь?
- Что могу я предложить? Некоторым в этой жизни везет по-крупному. Вот наш старшой, на мастера идет. Я, правда, отошел сейчас от гоп-компании, но он доверяет мне по-прежнему. Его новая кадра, так она сама берет.
Предположение пугает Александра:
- Куда?
- А в ручки в девичьи. "Можно с ним поиграть?" - "Ну, поиграй..." Сам руки за голову и наблюдает. Можешь себе представить? Везет же людям!
- Старшому сколько?
- Ну, двадцать, - неохотно признает Адам.
- Четыре года разницы.
- Да. Световых!..
Привилегированные кварталы за парком выходят на Круглую площадь, она же Победы. Над крышами торчит сорокаметровый Обелиск, озаренный до своего орденоносного шпиля.
Адам сообщает про "наше дело Профьюмо", когда бригада вешателей флагов увидела в окне на Круглой забаву под названием "ромашка" - знаешь? Игры взрослых людей. Ставят своих чувих локтями на круглый стол, где банк, и понеслась. Лежит себе во зле сей мир и ловит кайф. А мы?
- Любви мы ждем.
- Любви я не хочу. Живую дайте!
- Стратегия проста: попытки множить. Ходить на танцы.
- Уже сходили.
- Расширить радиус. Районные дома культуры, заводские. ДК камвольного. Там, говорят, элементарно.
- Нож под ребра тоже.
- Тогда по вузам. Университет. Пед. Мед. И все произойдет.
- Как, как произойдет?
- В том-то и дело, что предсказать нельзя. Я, например, однажды вышел к самой грани. Уже в одних трусах была. При обстоятельствах, которые до этого в кошмаре мне бы не приснились.
- А вдруг до этого сосулька в голову? Или арматурой забьют, как одного из нашей гоп-компании? Когда я начинаю думать, что могу просто не дожить, мне хочется со всем этим покончить сразу!
Он сотрясает галерейку, выдергивая из стены крепежные штыри. Осыпаясь, снег оголяет ржавые прутья, которые держат их на весу под самым куполом обсерватории. Исподволь противодействуя Адаму, Александр сжимает кулаки. Обледенелые перила протаивают, и в этом прикосновении железа он чувствует весну.
- Т-товарищ, верь. Взойдет она.
- Боюсь...
- Взойдет. Пленительного счастья.
- К тому времени, боюсь, произойдет утрата интереса к звезде как таковой.
- Знаешь?
- Ну?
- Проверим чувства через год.
6
Воскресенье, день веселья,
песни слышатся кругом...
Он тоже слышит, но может быть во сне.
С далекой поверхности доносятся звонки, они все громче, все настойчивей дырявят - др-р! др-р-р!
Телефон. Недавно проведенный. На полочке отчим установил в прихожей. Странно, что мама не проснулась. Но следующий такой звонок ее разбудит.
Он вскакивает и опережает.
Адам сообщает сдавленным шепотом, что говорить не может...
"На углу?"
Бесшумно опустив эбонитовую трубку, он видит, что на нем не только брюки, но и галстук. Перекрученный.
Пиджак на полу. Он нащупывает внутренний карман. Фу-у. Письмо из Москвы на месте.
Но спал не раздеваясь.
Почему?
Изо всех сил зажмурясь, он пускает на голову холодный душ.
Ах, да... Ресторан "Центральный". Адам снимает ленточку, под общий смех вручает Стену "Балерину". Трофейная фигурка в пачке с кружевами и отставленной ногой стояла у матери Адама, который, сказав, что идет на день рождения, в ответ был спрошен: "Без подарка?"
И получил.
Душевный подъем по поводу графина с водкой.
Потом провал и черная дыра, не поддающаяся гидротерапии.