Когда ажиотаж спал, капитала оказалось достаточно, чтобы перейти в высшую весовую категорию - "черный рынок" работ классиков. Но время от времени, по старой памяти, а может просто от жадности, Жучила занимался молодыми художниками, по старой же памяти безжалостно их обирая.
-- А что, могу и на "Сотби" устроить. Хочешь - обсудим, - Жуковицкий хитро посмотрел на Игоря, - но сейчас о другом. Я бы пару-тройку твоих картин взял. Из старого. Помнишь, у тебя был цикл "Руны и Тела"? - Жучила облизал толстые губы, погладил двойной подбородок, - есть возможность хорошо заработать - этот твой период на западе помнят. Смотри сам, я второй раз предлагать не буду.
-- Почему именно "Руны и Тела"? У меня с тех пор много нового появилось.
-- А кому ты сейчас интересен, Гарик? - с обезоруживающей прямотой спросил Жуковицкий, - имя твое помнят по старым работам, а что забыли тебя сам виноват. Так как насчет картин?
-- Не знаю, - уклончиво сказал Корсаков, - из того цикла почти ничего не осталось. Можно, конечно, поглядеть, - если предложит хотя бы по пятьсот - отдам, решил он.
-- Ты же знаешь, я обманывать не стану...
-- Ох, не могу, - Корсаков откинулся на стуле, - ты бы хоть народ не смешил, Жук! Ты еще скажи: честность в отношениях - гарантия долговременного сотрудничества! Сколько ты тогда, в девяносто втором на всех нас наварил?
-- Ну, Гарик, - потупился Жуковицкий, - время такое было: не ты меня объегоришь, так я тебя.
-- Никто тебя, Жучила, объегоривать не собирался. Ребята лучшее отдали. Сука ты, Жук, - подавшись вперед, сказал Корсаков.
Жуковицкий отодвинулся от него и обиженно засопел. Игорь не сомневался, что он не уйдет - не таков был Жучила, не спроста он нашел Игоря и не спроста затеял весь разговор. Так и случилось. Подувшись немного, скорее для вида, Жуковицкий махнул рукой.
-- Ну что ты, как на врага народа ополчился? Я к тебе с хорошим предложением. Хочешь, пойдем, - он огляделся, - ну, хоть в "Прагу". Посидим, обговорим условия.
-- Чего обговаривать? Я себе цену знаю, - пожал плечами Игорь.
-- Какая цена, Гарик? Твоя цена сейчас - банка пива на опохмел. - Жук откашлялся и заговорил проникновенным голосом, в нужных местах то повышая, то понижая тембр, - тебя давно списали, милый мой, и если я интересуюсь твоей судьбой, так лишь по старой дружбе. Никто из серьезных людей с тобой работать не будет. Художники твоего поколения давно поднялись...
-- С одним из "поднявшихся" я позавчера в милиции ночевал, кстати сказать, - усмехнулся Игорь.
-- Это с Леней-Шестом? Слышал, слышал. Ну, дорогой мой, это не показатель, а потом, несмотря на все свои закидоны, Леня, все же, признан коллекционерами всей Европы. У него картины из рук рвут - не успевает деньги считать. Один ты у нас раритет, ископаемое полезное. Еще немного и под забором ведь помрешь, Гарик! А не то белую горячку заработаешь. Больно и обидно смотреть, как такой человек, такой мастер, такой большой художник, на которого в свое время мы все с надеждой...
-- Слушай, завязывай. Не на трибуне, все-таки, и не у гроба, - попросил Игорь, - давай конкретно: какие картины ты хочешь и почем.
-- Ну, ты так сразу... - немного сбавил обороты Жуковицкий, - почем, это надо еще решить, мне принципиальное согласие нужно. Подумай хорошенько. Вот еще что: ты помнишь, когда Серега Арефьев помер - картины искали, искали, а не нашли, да! И знаешь, как дело было? Менты, что протокол о смерти составляли, к себе вывезли. Я у них потом оптом все и взял. А Серега вот так же, как ты кочевряжился. Все живого классика из себя строил и что в итоге? Ни себе не помог, ни семье, ни хорошим людям.
-- Ну, ты меня-то не хорони загодя, - сказал Корсаков.
-- Не зарекайся, Гарик. Все под богом ходим. А у тебя, я слышал неприятности.
Игорь насторожился, внимательно разглядывая собеседника. Жуковицкий иногда заходил на Арбат, но Игоря обходил стороной.
То ли чтобы глаза лишний раз не мозолить, помятуя о прежних грехах, то ли просто неинтересен ему Корсаков был. А теперь, получается, всех опередить хочет, если что с Игорем случиться...
-- Хорошо, Женя, я подумаю, - сказал Корсаков, делая вид, что задумался над словами Жуковицкого, - работы из того цикла и правда остались, только отдал я их кому-то на хранение. По пьянке отдал, а теперь забыл. Но вспомнить можно. Главное, чтобы стимул был, понимаешь? - Игорь потер пальцами, будто считая деньги.
-- Все понимаю, Гарик, все отлично понимаю, - с готовностью закивал Жук. - А чтобы ты мне поверил, что я для тебя стараюсь, могу купить... - он оглядел выставленные Игорем картины, - ну, хоть вот эту, - ткнув толстым пальцем в портрет Анны, он внимательно посмотрел на Корсакова. - Хоть и себе в убыток, но помня о старой дружбе, о славных временах, могу заплатить даже пятьдесят долларов США.
-- Пятьсот, - коротко сказал Игорь.
Жуковицкий выпучил глаза.
-- Ты что, родной? Ты с утра-то не принял лишнего на грудь? Пятьсот! Ты сам посмотри: фон неровный, лицо не прописано, да и тетка какая-то стремная - тоску нагоняет. Сто долларов, но это только для тебя.
Корсаков ухмыльнулся: Жучила любил поторговаться, знал в этом толк и любил, когда картину ему уступали не сразу, а именно после долгих споров. Бывало, он даже переплачивал, если художник умел обосновать и красиво изложить претензии на высокую цену. Видимо, Жучиле это было нужно для самоуважения.
-- Я писал эту картину кровью сердца, - Игорь подпустил в голос дрожи, - ночей не спал, не пил, не ел, - он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы жалости к себе. - И скажу без ложной скромности: картина написана в лучших традициях русской классики. Да любой, кто посмотрит на эту женщину, ощутит в себе нежность, любовь, желание, чтобы она была рядом, - Корсаков метнулся со стула и схватил за рукав проходящего мимо мужика с двумя дорожными сумками, - товарищ, вот скажите, что вы ощущаете, глядя на эту женщину.
Мужик, шарахнувшийся было в сторону, с интересом пригляделся к картине. Судя по суточной щетине и мятой одежде, это был провинциал, пришедший на Арбат скоротать время до отхода поезда.
-- Вот на эту женщину? - задумчиво проговорил он.
-- Ну да!
-- Эх, - мужик вздохнул, - да если бы моя Маринка такая была... А то ведь жрет в три горла, зараза. Как порося стала, ей-богу. На кровати, не поверишь, боком сплю - не помещаемся. А кровать у нас широкая - сам ладил...
-- Слыхал? - Корсаков победно поглядел на Жуковицкого.
-- Нашел у кого спрашивать, - скривился тот, - мнение дилетанта...
-- А ведь раньше такая же была, - не унимался мужик, - пока в невестах ходила. Тоненькая, как березка, глаза, как звездочки...
-- Это же высокая поэзия, Женя! - Корсаков ковал железо, пока горячо, Ты посмотри, какие у нее глаза, а плечи! А руки...
-- Рук не видно, - быстро сказал Жуковицкий.
-- Но можно представить, как они прекрасны! И за этот шедевр, продавать который для меня все равно, что вырвать сердце, ты жалеешь триста баксов? Корсаков, как бы в смятении перед человеческой жадностью, отступил на шаг, Женя, креста на тебе нет!
-- ...пиво, картошку, блины со сметаной каждый день трескает, продолжал гундеть мужик, - а глазки заплыли. Поросячьи глазки стали...
-- Сто двадцать, но я себе этого не прощу, - категорически заявил Жук, - просто душа у меня болит за тебя. Сто двадцать долларов - все что могу предложить.
-- Холст и краски дороже стоят, - не уступал Корсаков.
-- ...а чай пить садится, так батон белого сожрет, и не хрюкнет!
-- Слушай, мужик, иди-ка ты отсюда, - разом заорали Корсаков и Жуковицкий.
Провинциал, отпрянув, удивленно пожал плечами.
-- Сами же просили портрет оценить, - сказал он с обидой и, покачав головой, двинулся дальше, - ну, москали, не поймешь вас.