Правда, снабженцы жалуются, что дисперсия велика, но они всегда недовольны. Кстати, Нури, лично вам предсказываю; побывав у художника, вы догадаетесь, как гракула сбежала из изолятора...
Пролетела над костром ночная птица, кто-то тихо прокрался к ручью и долго лакал воду. Потом взошла луна, и стена леса разделилась на детали, потеряла черноту. Олле и Нури хлебали из котелка, и Олле тихо рассказывал.
- В этом массиве десять волхвов, кое-кого я знаю. Сатон к ним прислушивается. Видишь ли, здесь творятся странные дела. Это раньше достаточно было организовать среди природы запретную для человека зону и можно было быть уверенным, что все там пойдет само собой. Будут размножаться растения и зверье разных видов, установится естественное равновесие. Так и было, поскольку заказники и заповедники в экологическом смысле оставались частью окружающей природы... Сейчас положение изменилось. Естественность и дремучесть в лесном массиве ИРП? Да здесь сейчас все перемешалось - настоящее и синтезированное, природное и привнесенное. Ведь даже почвенный слой пришлось создавать заново, даже вот этот ручей, что журчит рядом. Я помню, каких трудов стоило остановить рост стимулированных растений, чтобы они не заглушили тех натуральных, что оставались в массиве до создания Института... Сейчас здесь образуются микрозоны со своими особенностями, своим микроклиматом, новыми видами растений, животными-мутантами и потомками мутантов. Я недавно отловил двухметровую змею, сплошь покрытую колючками. И до сих пор не пойму: то ли это уж съеживался, то ли еж суживался. Змея бросалась на меня и тихо гавкала. Откуда взялась? Биологи говорят, что такую никто не делал... Я видел в саванне рогатую ламу, видел нетопыря с птичьим клювом и розового лебедя. Не поверишь, жар-птицу видал. Волхвы пытаются во всем этом разобраться, оценить, как уживается старое и новое, кто на кого и как влияет. Порой неясно даже, кто кого ест!
- Хочу в волхвы, - сказал Нури. - Пусть меня научат. Кто же они?
- Сотрудники ИРП, наши с тобой коллеги. Люди эти страха не имеют, месяцами не выходят из леса, работают в одиночку. Сатон вообще не любит, когда в Зоне ходят группами. Мы, по сути, исключение.
Нури проснулся первым и увидел: справа половину неба заслоняла ромашка, а слева сидел пес. Нури зажмурился, ромашка коснулась щеки. Клацнул зубами пес.
Нури встал и осмотрелся. Холмистая зеленая равнина уходила вдаль, и овальными зеркалами блестели озера. Маленькие рощи толпились у берегов. Носатые фламинго стояли в воде, разглядывая собственное отражение. Очерченная ночью граница леса исчезла - лес переходил в саванну постепенно. Пробежало небольшое стадо антилоп незнакомой породы. Воздух был прозрачен и свеж. Нури вздохнул, сбросил одежду и побрел вдоль ручья туда, где негромко шумел водопад. Ручей падал с обрыва в небольшую заводь и вновь вытекал из нее по каменистому ложу. Нури прыгнул с разбегу и купался, пока не надоело. Потом вылез из воды, отряхнулся, пошел к лагерю напрямик и увидел Дровосека.
Дровосек сидел на округлом валуне, подперев голову, и размышлял. Топор лежал рядом, какая-то зверушка суетилась на рюкзаке, заглядывая внутрь. Нури остановился неподалеку, не желая мешать человеку в его раздумьях. Желтый кленовый лист спланировал и угнездился на влажном плече Нури. Над головой тонко, с переливами засвистела невидимая в листве пичуга и умолкла, словно вся израсходовалась на трели. Дровосек размышлял.
Неслышно ступая, подошли Олле и пес, стали рядом, замерли. На паутинке спустилась с ветки шерстяная гусеница и стала раскачиваться у самого песьего носа. Гром вытаращил глаза, следя за ней, но не шелохнулся. Дровосек размышлял.
- Отвергла Амалья баронову руку! - не выдержал наконец Олле.
- Святые дриады! Мы уже минут десять глядим на вас, неподвижного, и не можем понять причину столь мучительных раздумий.
Гром хапнул гусеницу и тут же выплюнул.
- Знаю, - сказал Дровосек, не подняв головы. - Вас здесь трое. Конь еще не закончил утреннего омовения. Здравствуйте.
- Здравствуйте и вы. Но все же...
- Рубить или не рубить, вот в чем вопрос. С одной стороны, надо рубить, ибо этот вяз имеет дупло. С другой - дупло можно запломбировать и вяз еще лет двадцать простоит. Но с третьей...
- Как, есть еще и третья?
- Но с третьей, - Дровосек вздохнул, - в дупле совиное гнездо. Если я его заделаю, куда денется сова со своими двумя совятами? И в результате кто-то будет лишен радости видеть полет совы при лунном свете... У меня блекнет волос, когда я подумаю, что это может с кем-то случиться.
Все трое задумались, а потом Нури спросил:
- Вы связывались с Центром?
- Еще бы. Сатон передал задачу на Большую машину.
- И что?
- Ах, Нури, машина ответила, что мне на месте виднее. Чтобы я решал сам, поскольку вы, вот именно вы, забыли заложить в программу задачу о сове. У вас, видите ли, там общие тезисы: общение с млекопитающими, общение с пернатыми...
Нури смутился: замечание было справедливым. Конечно, возьмись он теперь, через год работы с детьми, составлять программу по разделу "радость" - она была бы гораздо полнее. А ведь говорили психиатры: как не хлебом единым сыт человек, так и не только в творчестве радость. Олле, у которого золотой Конь, и Отшельник, который провожал их через озеро верхом на Геннадии, такой бы ошибки не допустили... Но что все-таки делать с дуплом?
- Знаете, я, пожалуй, пойду. - Дровосек стряхнул зверушку с рюкзака. Оставлю все как есть. Птенцы подрастут, тогда и дупло заделаю. А если вы ненароком увидите Айболита, передайте, что тот заяц, которому он недавно грыжу вправил, чувствует себя отлично.
- Интересно, - сказал Нури, когда Дровосек скрылся в чаще. - За все время мы не встретили ни одного по-настоящему серьезного человека. Это ж надо "волос блекнет"!
Олле засмеялся:
- И не встретим. Сатон имеет неограниченные права в подборе кадров, и он берет к себе только мастеров. А мастеру не нужно поддерживать авторитет, как спадающие штаны двумя руками. Руки у него всегда свободны, и он делает свое дело с весельем и любовью. Все хорошее на земле создано мастерами, щедрыми сердцем и чуждыми зависти. И знаешь, что Сатон считает первым признаком мастера? Умение восхищаться чужим делом. Настоящий мастер, даже в том редчайшем случае, когда он имеет административную власть, не станет мешать чужой работе, не станет занудой.
Через пару часов пути они развернули карту. Причудливые, без какой-либо закономерности извивы отмечали пройденный за четыре дня путь. Впрочем, закономерность была: линия ни разу не вошла в массив глубже чем на километр.
- Она избегает джунглей, - заметил Олле. - И ни разу не вышла за пределы территории, хотя привыкла к пескам и, казалось бы, должна забраться подальше в пустыню. Тут в часе ходьбы лечебница. Может, Айболит что-нибудь знает. Зайдем?
- Зайдем, но я полон сомнений, как коза молоком. Мне кажется, что мы не приблизились к ней ни на шаг. Гром ведет так, как будто гракула только что прошла здесь, наша средняя скорость семь километров в час, а мы ни разу не видели ее даже издали. А она резвостью не отличается и поспать любит.
- Днем раньше, днем позже, какая разница. Никуда она от нас не денется.
- Мне бы орнитоплан...
- Нет, - сказал Олле. - Это было бы нечестно. У ней и без того мало шансов, нас ведь четверо, а она одна.
Лечебница - комплекс легких строений с примыкающими к ним вольерами разместилась в роще на склоне зеленого холма. Здания связывали протоптанные в траве, извилистые тропинки.