Они вышли, закурили и держались за руки, пока люди расходились с танцевальной площадки и снова тянулись к своим крохотным столикам, а цвета кружились, окрашивая облака дыма от цвета ада до солнечного восхода и обратно, и барабан ухнул: бом!
Чира-чира!
— О, Чарли, они опять идут сюда!
***
Небо было чистое, как кристалл. Дороги чистые. Снегопад прекратился.
Джилл сонно дышала. С-7 несся по городским мостам.
Если бы Рэндер сидел спокойно, он убедил бы себя, что пьяно только его тело, но как только он поворачивал голову, мир вокруг начинал танцевать. И тогда он воображал себя спящим и Конструктором всего этого.
В какой-то миг это было правдой. Он улыбнулся, погружаясь в дремоту.
Но в следующий миг он проснулся и уже не улыбался.
Вселенная взяла реванш за его самонадеянность. За один миг триумфа над беспомощностью, которой он хотел помочь, он снова должен был заплатить видением дна озера. И когда он опять двинулся к гибели на дне мира — как пловец, как неспособный говорить, он слышал откуда-то с высоты над Землей вой Волка Фенриса, готовящегося пожрать Луну. И услышав, он понял, что вой этот так же похож на трубный глас правосудия, как дама рядом похожа на Луну. В каждой малости. Во всех отношениях. И его охватил страх.
Глава 3
Он был собакой.
Он выехал за город сам.
По виду — крупная немецкая овчарка, если не считать головы — он сидел на переднем сиденьи, смотрел в окно на другие кары и на все, что видел вокруг. Он обгонял другие кары, потому что ехал по высокоскоростной полосе.
День был холодный, на полях лежал снег; деревья были в ледяных куртках, и все птицы в небе и на земле казались удивительно черными.
Его голова была больше, чем у любой другой собаки, исключая, может быть, ирландского волкодава. Глаза темные, глубоко сидящие, а пасть открыта, потому что пес смеялся. Он ехал дальше.
Наконец кар перешел на другую полосу, замедлил ход, перешел на крайнюю правую и через некоторое время свернул и проехал несколько миль по сельской дороге, а затем соскользнул на тропинку и припарковался за деревом. Машина остановилась, и дверца открылась. Собака вышла и закрыла дверцу плечом. Увидя, что свет погас, пес повернулся и пошел по полю к лесу.
Он осторожно поднимал лапы, осматривая свои следы.
Войдя в лес, он несколько раз глубоко вздохнул, встряхнулся, залаял странным несобачьим лаем и пустился бегом.
Он бежал между деревьев и скал, перепрыгивал через замерзшие лужи, узкие овражки, взбирался на холмы и сбегал по склону, проносился мимо застывших кустов в радужных пятнах, мимо ледяного ложа ручья.
Он остановился, отдышался и понюхал воздух.
Он открыл пасть и засмеялся — он научился этому у людей.
Затем пес вздохнул, закинул голову и завыл — этому он от людей не учился. Он даже не знал точно, где научился этому.
Его вой прокатился по холмам, и эхо было подобно громовой ноте горна.
Его уши стали торчком, пока он прислушивался к этому звуку.
Затем он услышал ответный вой, похожий и непохожий на его призыв.
Совсем похожего не могло быть, потому что его голос не был вполне собачьим. Он прислушался, принюхался и снова завыл.
И снова пришел ответ, теперь уже ближе…
Он ждал, нюхая воздух, несший сообщение.
К нему на холм поднималась собака, сначала быстро, потом она перешла на шаг и, наконец, остановилась в сорока футах от него. Вислоухая крупная дворняга…
Он вновь принюхался и тихо заворчал. Дворняга оскалила зубы. Он двинулся к ней. Когда он был примерно в десяти футах, она залаяла.
Он остановился. Собака стала осторожно обходить его кругом, нюхая ветер. Наконец он издал звук, удивительно похожий на «хэллоу». И шагнул к ней.
— Хорошая собака, — сказал он.
Собака склонила голову набок.
— Хорошая собака, — повторил он, сделал к ней шаг, еще один и сел. Оч-чень хорошая собака.
Собака слегка вильнула хвостом. Он встал и подошел к ней. Она обнюхала его. Он ответил тем же.
Она замахала хвостом, обежала дважды, запрокинула голову и гавкнула. Потом двинулась по более широкому кругу, время от времени опуская голову, а затем бросилась в лес.
Он понюхал землю, где только что стояла собака, и побежал следом.
Через несколько секунд он догнал ее, и они побежали рядом.
Из-за куста выскочил кролик. Пес догнал кролика и схватил его своими громадными челюстями. Кролик отбивался, но спина его хрустнула, и он затих.
Некоторое время он держал кролика, оглядываясь вокруг. Собака подбежала к нему, и он уронил кролика к ее ногам.
Собака посмотрела на него с надеждой. Он встал. Тогда она опустила голову и разорвала маленький труп. Кровь дымилась в холодном воздухе.
Собака жевала и глотала, жевала и глотала.
Наконец и он опустил голову, оторвал кусок. Мясо было горячее, сырое и дикое. Собака отпрянула, когда он схватил кусок, рычание замерло в ее глотке.
Он был не очень голоден, поэтому бросил мясо и отошел.
Собака вновь наклонилась к еде.
Потом они еще несколько часов охотились вместе. Он всегда превосходил дворнягу в искусстве убивать, но всегда отдавал добычу ей. Они вместе загнали семь кроликов. Последних двух не съели.
Дворняга села и посмотрела на него.
— Хорошая собака, — сказал он.
Она вильнула хвостом.
— Плохая собака, — сказал он.
Хвост перестал вилять.
— Очень плохая собака.
Она опустила голову. Он повернулся и пошел прочь. Она пошла за ним, поджав хвост. Он остановился и оглянулся через плечо. Собака съежилась. Он несколько раз пролаял и завыл. Уши и хвост собаки поднялась. Она подошла и снова обнюхала его.
— Хорошая собака, — сказал он.
Хвост завилял.
Он засмеялся.
— Ми-кро-це-фал, и-ди-от.
Хвост продолжал вилять.
Он снова засмеялся.
Собака покружила, легла, положила голову между передними лапами и посмотрела на него. Он оскалил зубы, прыгнул к собаке и укусил ее за плечо.
Собака взвизгнула и пустилась наутек.
— Дура! — закричал он. — Дура!
Ответа не было. Он снова завыл: такого воя не издало бы ни одно другое животное. Затем он повернулся к кару, открыл носом дверцу и залез внутрь.
Он нажал кнопку, и мотор завелся. Пес лапой набрал нужные координаты.
Кар выполз задом из-за дерева и поехал по тропе к дороге, быстро выбрался на шоссе и исчез.
***
Где-то гулял человек.
В это холодное утро ему следовало бы надеть пальто потеплее, но он предпочел легкое пальто с меховым воротником.
Заложив руки в карманы, он шел вдоль охранного забора. По ту сторону забора ревели кары.
Он не поворачивал головы.
Он мог бы выбрать множество других мест, но выбрал это.
В это холодное утро он решил гулять.
Он не хотел думать ни о чем, кроме прогулки.
Кары проносились мимо, он же шел медленно, но ровно. Он не видел никого, кто бы шел пешком.
Воротник его пальто был поднят, чтобы защититься от ветра, но от холода не спасал. Он шел, а утро кусало его и дергало за одежду. День держал его в своей бесконечной галерее картин, недописанных и незамеченных.
Канун Рождества.
В противоположность Новому Году.
Это время семейных сборов, пылающих дров, время подарков, особых кушаний и напитков.
Это, скорее, личное время, чем общественное; время сосредоточиться на себе и на семье, а не на обществе; время замерзших окон, ангелов в звездном ореоле, горящих поленьев, плененной радуги и толстых Санта-Клаусов с двумя парами брюк — потому что самые маленькие, садящиеся к ним на колени, легко грешат; и время кафедральных окон, снежных бурь, рождественских гимнов, колоколов, поздравлений от далеко и не очень далеко живущих друзей и родственников, передач Диккенса по радио, время свеч, снежных сугробов, огней елок, сосен, Библии и средневековой Англии.