провели эту ночь, она все равно не права, ибо я выиграл описываемую часть партии, хотя это, конечно, еще ничего не значит, ведь главное - не поддаться собственному успеху, а посему надо как можно тщательнее закамуфлировать следы нашей лодочной прогулки (связку ключей я кладу на то же место, где их обнаружил, весла же, предварительно протерев удачно отыскавшейся ветошью, поставил в ячейку, отправив вслед за ними на полагающуюся жилплощадь и черпак) и вернуться в пансионат. Я проводил К. до дверей ее комнаты, пообещав, что мы встретимся за завтраком, а сам направился - что вполне естественно - к себе. и, тихо войдя в номер, стараясь лишний раз не скрипнуть половицей, обнаружил, что Сюзанна не спит, а ждет меня, сидя все в той же дневной позе (скрестив под собой голые ноги, как индийский факир) на кровати. - Ну и что тебе удалось? - спрашивает жена. 10 И мне опять становится страшно. Даже физически я начинаю ощущать присутствие в комнате чего-то абсолютно чуждого мне, чего-то такого, что раньше никогда не ощущал в обществе Сюзанны. Конечно, это могут быть лишь проявления моих собственных дурных вибраций, ведь я прекрасно понимаю, что человек способен вообразить все что угодно, а от воображаемого до реально существующего порою меньше, чем шаг, и не мне, профессиональному романисту, опровергать это. Но я и не собираюсь заниматься подобным опровержением, я стою у входа в номер, смотрю на жену, сидящую на кровати в чем мать родила, и страх все больше овладевает мною, ноги становятся ватными, внезапная слабость заставляет качнуться назад и прислониться к дверному косяку, что с тобой, спрашивает Сюзанна, у тебя лицо белое, но я не могу ответить, я вообще не могу вымолвить ни слова, а просто стою и смотрю, чувствуя лишь, как жестокие и безжалостные эманации до сих пор неведомой энергии узкими и острыми пучками протыкают мое тело, будто кто-то, привязав меня, как святого Себастьяна, к дереву, открыл прицельную стрельбу из лука, и неужели этот "кто-то" моя собственная жена? - Успокойся, - говорит Сюзанна и легко вскакивает с постели, хочешь, я тебе помогу? Я продолжаю стоять, прислонившись к косяку, стоять и все так же молчать, ибо лучшее, что я мог бы сделать (понимание этого становится столь же безжалостным и жестоким, как и та энергия, что все еще продолжает атаковать меня), так это не возвращаться в номер, а - бросив лодку на противоположном берегу озера - уйти в горы, затеряться где-то там, в мрачном и темном поднебесье, и даже К. не могла бы помешать этому, ибо как можно помешать тому, что может спасти тебе жизнь? Но я не сделал того, что был должен, я вернулся, я стою у дверного косяка, а Сюзанна, легко соскочив с постели, так ничего и не набросив на себя, подходит ко мне, властно берет за руку и говорит: - Пойдем, тебе надо лечь, тебе очень плохо... - Я делаю шаг, не сопротивляясь, у меня нет сил, чтобы помешать этой женщине сделать со мной все, что она хочет, лишь уже упомянутый страх, жуткий, дремучий, первобытный, змееподобный страх существует во мне, и я послушно иду, влекомый властной женской рукой, все так же безмолвно валюсь на постель и смотрю в потолок, ошарашенно хватая широко открытым ртом воздух: таких усилий потребовал от меня этот коротюсенький - от двери до кровати - переход. - Лежи! - Незнакомым, тяжелым голосом говорит Сюзанна. - Я помогу тебе! - И она начинает раздевать меня, умело и быстро расстегивает и снимает рубашку, так же умело и быстро стягивает джинсы, носки и плавки, а потом вдруг моим же ремнем связывает руки, закрепив один из концов пояса вокруг кроватной стойки.
Мне становится интересно, что она сделает с ногами, конечно, всего час назад не надо было прилагать особых усилий, чтобы не дать ей проделать этого, но сейчас все не то и не так, и мне остается лишь печально смотреть, как моя рубашка становится силками для моих ног, вот они стянуты, подобно рукам, нет, я не испытываю боли, я вообще не испытываю ничего, кроме уже упомянутого страха, но сейчас к нему примешиваются сожаление и печаль, но к чему сожаление, но от чего печаль? - Ты болен, - ласково улыбаясь, говорит Сюзанна, - ты очень болен, а потому мне и пришлось связать тебя, понимаешь? - Понимаю, - почти шепотом отвечаю я, - слава Богу, что ты еще не додумалась вставить мне в рот кляп. - А зачем? - недоумевает она. - Я не хочу принести тебе боль, я люблю тебя, пусть это ничего и не значит, единственное, чего бы мне хотелось, так это вылечить тебя, успокойся и доверься мне, лежи спокойно... - Куда уж спокойней, - говорю, пытаясь напрячь стянутые ремнем руки, - знаешь, я не знал, что ты такая сильная! - Все будет хорошо, - продолжает Сюзанна, как бы не слыша моей реплики, - все действительно будет хорошо, сейчас ты выпьешь лекарство, а потом уснешь, когда же проснешься, то мир станет другим, он будет новым, начнет сверкать и переливаться изумительно чистыми красками, поверь и не мешай! Я и не мешаю, я лежу и смотрю, как она подходит к тумбочке, достает из нее какой-то флакончик (как он оказался в ней, откуда?), берет стакан для питьевой воды, стоящий рядом с наполовину пустым (или наполовину полным) графином, наливает в стакан воды из уже упомянутого графина, а потом начинает капать из флакончика, первая же капля придает бесцветной воде ярко-рубиновый цвет, он прямо на глазах начинает сгущаться, пока не становится темно-вишневым, почти черным. - Выпей, - говорит Сюзанна. Я мотаю головой. - Не дури, выпей, ведь я не сделаю тебе ничего плохого! Я все так же мотаю головой, и тогда Сюзанна берет стакан и подходит к кровати, с внезапной ловкостью и (повторим) совершенно несвойственной ей силой она заставляет меня открыть рот, делая при этом мне очень больно, когда же я, не выдержав, разжимаю челюсти, то она вливает в меня всю жидкость из стакана, оказавшуюся на вкус чуть сладковатой и приторно-терпкой, с легким травяным привкусом. - Вот и все, - говорит она мне, - а ты боялся! Я не могу ей сказать, что боюсь до сих пор, мне просто не хочется ничего говорить, я лежу и смотрю в потолок, ожидая, когда выпитый раствор начнет действовать, но пока ничего не происходит, лишь чуточку подташнивает, но ведь это от нервов, скорее всего, это просто от нервов, так что я совершенно напрасно ожидал чего-то зловещего, разве может Сюзанна желать мне зла, думаю я, ощущая, как в теле появляется необычайная легкость, несмотря на путы, которыми стянуты руки и ноги, несмотря на то, что я распластан голым на кровати, как большая бабочка в расправилке безумного лепидоптеролога, уже большая, звонкая игла проткнула ее мягкое, покрытое нежнейшим ворсом брюшко, и руки профессора с еще большим азартом тянутся к иглам поменьше - приходит черед крылышек, пора и их спеленать тонюсенькими полосками мягкой папиросной бумаги! - Помнишь, - внезапно говорит Сюзанна, устраиваясь на кровати у меня в ногах (большой свет, ярко горевший, когда я вошел в номер, она погасила, тускло светит лишь ночник, что стоит в изголовье, на прикроватной тумбочке), - ты мне рассказывал про скульптурную группу, что видел в парке того дома отдыха, где тебе довелось побывать? - Я так же молча, киваю головой. - Еще тогда я начала догадываться, что с тобой происходит не совсем то, видимо, ты слишком много работал в последнее время, и в твоей голове совместилось два мира, один обычный, в котором и проходит наша с тобой жизнь, и тот, который ты конструируешь за письменным столом, согласен? - Нет, - говорю, - и ты прекрасно знаешь, что дело не в этом! Сюзанна начинает смеяться, а потом вдруг приближается ко мне и целует в губы, взасос, умело и долго, то есть так, как она не делала этого никогда, я чувствую ее голое тело, набухшую, полную желания грудь, плоский, хотя и мягкий живот.