И наконец, меня не очень интересует мебель - столы, стулья, лампы, ковры и все прочее - наверное потому, что мое роскошное детство научило меня с насмешливым неодобрением воспринимать любую слишком рьяную привязанность к вещественному богатству, отчего я и не испытал ни сожаления, ни горечи, когда революция это богатство уничтожила.
Вы прожили двадцать лет в России, двадцать в Западной Европе, и двадцать в Америке. Но в 1960-м, после успеха "Лолиты", вы перебрались во Францию, а после в Швейцарию и с тех пор в США не возвращались. Означает ли это, что, несмотря на ваше самоопределение как американского автора, вы считаете свой американский период законченным?
Я живу в Швейцарии по чисто личным причинам - семейным, и также некоторым профессиональным, таким как, определенные изыскания, необходимые мне для определенной книги. Я надеюсь очень скоро вернуться в Америку назад к её библиотечным полкам и горным перевалам. Идеальной для меня обстановкой была бы полностью звуконепроницаемая квартира в Нью-Йорке, на последнем этаже - никакого топота сверху и никакой легкой музыки с какой бы то ни было стороны плюс бунгало на юго-западе. Иногда я думаю, что было бы занятно снова украсить своей персоной какой-нибудь университет, жить и писать там, но не преподавать, по крайне мере не преподавать регулярно.
Тем временем вы ведете жизнь уединенную - и отчасти малоподвижную, как все говорят - в вашем гостиничном номере. Как вы проводите время?
Зимой просыпаюсь около семи: будильником мне служит альпийская клушица - большая, блестящая черная птица с большим желтым клювом, - она навещает балкон и очень мелодично кудахчет. Некоторое время я лежу в постели, припоминая и планируя дела. Часов в восемь - бритье, завтрак, тронная медитация и ванна - в таком порядке. Потом я до второго завтрака работаю в кабинете, прерываясь ради недолгой прогулки с женой вдоль озера. Практически все знаменитые русские писатели девятнадцатого века прогуливались здесь. Жуковский, Гоголь, Достоевский, Толстой, - который в ущерб здоровью ухаживал за горничными, - масса русских поэтов. Впрочем, то же самое можно сказать о Ницце или Риме. Примерно в час - второй завтрак, а к половине второго я вновь за письменным столом и работаю без перерыва до половины седьмого. Затем поход к газетному киоску за английскими газетами, а в семь обед. После обеда никакой работы. И около девяти в постель. До половины двенадцатого я читаю, потом до часу ночи сражаюсь с бессонницей. Примерно дважды в неделю меня посещает добротный длинный кошмар с неприятными, импортированными из прежних снов персонажами, являющимися мне в более или менее повторяющейся обстановке - калейдоскопическое сочетание разрозненных впечатлений, обрывки дневных мыслей и безотчетные механические образы, напрочь лишенные каких-либо фрейдистских тайных или явных смыслов, но зато исключительно похожие на фигуры, проплывающие по изнанке век, когда от усталости закрываешь глаза.
Интересно, что знахари и их пациенты никогда не додумывались до столь простого и совершенно удовлетворительного объяснения снов. Правда ли, что вы пишете стоя, причем от руки, а не на машинке?
Да. Я так и не научился печатать. Как правило, я начинаю день за чудесной старомодной конторкой в моем кабинете. Позже, когда сила тяготения принимается покусывать меня за икры, я устраиваюсь в удобном кресле у обычного письменного стола; и наконец, когда она добирается до спины и начинает всползать вверх, я укладываюсь на диван, стоящий в углу моего маленького кабинета. Приятное однообразие, вроде движения солнца по небу. Вот когда я был молод, в двадцать, в тридцать лет, я нередко по целым дням валялся в постели, куря и сочиняя. Теперь все переменилось. Горизонтальная проза, вертикальные вирши и сидячие схолии то и дело меняют местами определители и портят аллитерации.
Не могли бы вы еще что-нибудь рассказать о творческом процессе, в результате которого рождается книга, - может быть, вы прочтете наугад несколько заметок или отрывков из той, над которой сейчас работаете?
Определенно, нет. Подвергать зародыша исследовательской операции недопустимо. Я могу сделать другое. Вот в этой коробке у меня карточки с записями, которые я делал в разное время, относительно недавнее, но в "Бледном пламени" так и не использовал. Этакая стайка отверженных. Берите какие хотите. "Селена, луна. Селенгинск, старинный город в Сибири: город лунных ракет". . . "Berry: черная шишка на клюве лебедя-шипуна" . . . " Dropworm: гусеничка, висящая на нити" . . . "В "The New Bon Ton Magazine", том пятый, 1820, стр. 312, проститутки определяются как "городские девушки"... "Сны юности: забытые штаны; сны старости: забытые зубные протезы" . . . "Студент поясняет, что, читая роман, он любит пропускать некоторые абзацы "чтобы составить собственное представление о книге и не попасть под влияние автора" . . . "Напрапатия - уродливейшее слово во всем в языке".
"И после дождя, на унизанных каплями проводах, одна птица, две птицы, три птицы, - и ни одной. Грязные шины, солнце" . . . "Время без сознания мир низших животных; время плюс сознание - человек; сознание без времени некое еще более высокое состояние" . . . "Мы думаем не словами, но тенями слов. Ошибка, совершаемая Джеймсом Джойсом в его прекрасных в иных отношениях мысленных монологах, состоит в том, что он слишком обременяет мысль словами" . . . "Пародия на учтивость: неподражаемое "Пожалуйста" "Пожалуйста, пришлите мне ваше чудесное..." - так фирмы по-идиотски обращаются к самим себе на печатных бланках, предназначенных для того, чтобы люди заказывали их изделия" . . .
"Наивный, непрестанный пискливый щебет цыплят в унылых корзинах поздней, поздней ночью на пустынной железнодорожной платформе в морозном тумане" . . . "Заголовок бульварной газеты "TORSO KILLER MAY BEAT CHAIR" можно перевести как "Celui qui tue buste peut bien battre une chaise"2. . . "Продавец газет, вручая мне журнал с моим рассказом: "Вижу, вы пробились на обложку". "Падает снег, молодой отец прогуливает младенца, носик как розовая вишня. Почему это отец или мать мгновенно заговаривают со своим ребенком, если ему улыбается незнакомец? "А как же", - отвечает отец на вопросительное гуканье младенца, которое продолжается уже некоторое время, и продолжалось дальше бы под тихо валящим снегом, если бы я не улыбнулся, проходя" . . . "Inter-columniation, межколоние - темно-синее небо меж двух белых колонн" . . . "Название места на Оркнеях: Papilio3" . . . "Не "И я жил в Аркадии", но "Мне, - говорит Смерть, - и в Аркадии есть удел" надпись на могиле пастуха ("Notes and Queries", 13 июня 1868, стр. 561) . . . "Марат собирал бабочек" . . . "С эстетической точки зрения, солитер несомненно является нежелательным нахлебником. Наполненные оплодотворенными яйцами сегменты нередко выползают из анального отверстия человека, порою в виде цепочек, и, как сообщают, становятся причиной неловкости в обществе". (Ann. N.Y. Acad. Sci. 48: 558).
Что вдохновляет вас на запись и собирание таких разрозненных впечатлений и цитат?
Я знаю только, что на очень ранней стадии развития романа в меня вселяется эта тяга запасать пух и травинки, и глотать камушки. Никто никогда не установит, насколько ясно птица представляет себе, и представляет ли вообще, свое будущее гнездо и яйца в нем. Когда я впоследствии припоминаю ту силу, которая понукала меня записывать правильные названия вещей, или их мерки и оттенки, еще до того, как мне на самом деле понадобились эти сведения, я склоняюсь к мысли, что вдохновение, как приходится называть его за недостатком лучшего слова, уже работало, молча указывая мне на то, на се, заставляя собирать известные материалы для неизвестной постройки.