Забегая вперед и глядя отцу в лицо, Шурка выпытывает настойчиво. Отец же начинает отвечать неохотно, он все смотрит по сторонам, щурится и потирает руки, будто они у него озябли.
- Смотри! - восклицает он, хлопнув ладонями. - Бабья радость зацвела.
- Кто?
- Лен, говорю, цветет. Ишь голубоглазый... зажмурился!
- А почему зажмурился?
- Лен всегда на ночь глаза закрывает, ровно человек, - оживленно объясняет отец.
- Зачем?
- Ну как зачем? Спать... Вот солнышко завтра обогреет, цветок и распустится, словно проснется... Красота-то кругом какая, батюшки! А овсы... Фу-ты, как прут!
Отец бежит поперек полос, наклоняется, что-то рвет, нюхает и вновь бежит. Шурка еле поспевает за ним. Ему жарко, и он не понимает состояния отца.
"И чего он по полю носится, как маленький! - думает Шурка с досадой. - Скорей бы на Волгу, купаться".
Вдруг отец останавливается. Под ногами у него ленточка позолоченного солнцем льна. Она пролегла дорожкой между широченным загоном картофеля с могучей зеленой ботвой и полосой колосящегося жита. Не останавливаясь, Шурка легко перескакивает эту льняную, с колючим осотом тропу.
- Никак, наша... полоска? - нерешительно бормочет отец, осторожно сдвигая ноги, чтобы не помять лен. - Упоминаю, она самая, - раздувает он в улыбке кошачьи усы. - Вот этот загон с картошкой - Устина Павлыча Быкова, а жито - Апраксеино... Наш ленок, точно. Реденько посеяла мамка, плешь на плеши.
- Дед Антип сеял, - вспоминает Шурка.
Отец с силой рвет куст осота. Хлещет им себя по вздрагивающим коленям.
Сухой комок земли попадает Шурке в бровь.
- Испортил полосу, шатун глухой. Чужое, не жалко... А за работу, поди, огреб!.. Эх, земля-матушка, хозяина у тебя нет! Кабы я пахал да кабы я сеял... нешто такой срам уродился бы?
Он долго и жалобно приговаривает, садится на корточки и четвертями меряет ширину полоски. Шурка видит, как отцова шея, туго стянутая воротом рубахи, наливается темной кровью. Отец ползет на карачках к Быкову загону, обмеривает и его.
- Га-ди-на! - шепчет он, бранясь. - Целую четверть отхватил... Больше: пять вершков. Ах ты!.. Мало тебе шести душ, ворище! На мои полдушонки позарился?.. Ну, шалишь! Не на таковского нарвался. Я, брат, все ходы-выходы знаю, мироед. Я те завтра, в тифинскую, встречу - плюну в харю, мазурик, и на суд поволоку... На-ко, пять вершков, а?!
Успокаивается отец только на Волге.
Вода теплая, как парное молоко. Шурка бултыхнулся - брызги до неба взлетели. Отец медлит. Он долго сидит на камне и курит. Раздевшись, пробует воду рукой и, поеживаясь, высоко поднимая ноги, осторожно заходит по пояс. Намыливает голову, потом, зажав ладонями уши, приседает. На воде вскакивают пузыри и плывут вниз по течению, сверкая всеми цветами радуги.
- У-ух!.. А-ах!.. Важно! - фырчит и плещется отец.
Шурка носится на боку, лодочкой, лягушкой, пароходом, нетерпеливо ожидая похвал за все эти молодецкие фокусы.
- Как рыба, - поощрительно говорит отец, окунувшись. - Ну, хватит... утонешь еще. Лезь на берег.
Видать, он побаивается воды, плавает плашмя, по-бабьи, вразнобой молотя руками и ногами. Перефорсил сын батьку!
- Думаешь, я Волгу не переплыву?.. Ка-ак зачну вьюном да на саженках... И туда и обратно переплыву без передышки, - хвастается Шурка, одеваясь и выбивая зубами дробь.
Он скачет на одной ноге, склоняя попеременно то правое, то левое ухо на мокрую ладошку.
- Мышка, мышка, вылей воду на дубовую колоду!
Возле берега, в осоке, плеснулась какая-то рыба. Шурка схватился за пугач. Плотички порхнули поверх воды. Острая темная тень мелькнула за ними и ушла вглубь.
- Щука, - сказал отец, став на цыпочки и пристально глядя в воду, на замирающие, все увеличивающиеся круги. - Вот бы на жаркое к празднику! Нешто махнуть завтра утречком... Клюет?
- Еще ка-ак! - радостно отзывается Шурка.
- В то воскресенье дядя Ося леща подсидел... вот та-акого!
Он развел руками и показал, какой это был большой лещ.
- Лещ - рыба благородная, даром что костиста. Фунтиков на десять отхватить - вот тебе и тифинская, мяса не покупай. Непременно схожу завтра, поужу, - решительно говорит отец.
- И меня, тятя, возьмешь, да?
- Можно и тебя взять. Только ведь я рано, проспишь. Ну, да разбужу. Побалуемся для праздника. Ах, люблю я за лещами ходить! Сколько я ловил их в молодцах - и не упомнишь...
Голос отца гулко разносится по тихой вечерней воде. Берега Волги точно сблизились. Слышно, как на той стороне, в деревне, звенят подойниками бабы и мяукает кошка.
Отец переступил с ноги на ногу, подергал себя за ус, еще раз с рыбацким азартом глянул на сонную заводь и вздохнул.
- Пошли, Шурок.
Солнце зашло за далекий лес. В высоком оранжево-синем небе зажглись, словно свечи, первые звезды. Прохладой напоены отягощенные зеленью поля. В клеверах безумолчно скрипит дергач. Вот бы подкрасться к нему поближе, нацелиться из пугача - пожалуй, и пробка достанет...
Туман стелется по оврагам, поднимается к селу. Туман достиг Быкова палисада, и кажется - там зацвели, словно весной, яблони и вишни.
- В Питере богатые живут? - спрашивает отца Шурка, тревожно думая об этом сказочном городе.
- Разный народ околачивается. И богатые и бедные... У кого мошна тугая - магазины, трактиры, даже целые заводы имеют. Голь деревенская у них в услужении хребет ломит.
- Почему?
- Беднякам Питер бока вытер.
- А ты богатый, тятя?
Отец смеется. Огненным глазком подмигивает Шурке в темноте папироса.
"Богатый... - решает Шурка. - Вот и я вырасту - в Питер поеду. Богачом стану".
Он видел однажды осенью, как везли на станцию, в Питер, чьих-то ребят. В телеге их было напихано что баранов. Они лежали на соломе вповалку, синие и мокрые от дождя. Питерщик в забрызганном грязью кожане шел сбоку телеги и торопил возчика. Колеса гремели, прыгали по камням. И тогда, глядя на ребят, как они трясутся и жмутся, дуя в окоченелые кулаки, Шурке вовсе не хотелось в Питер. Но теперь он подумал: "Меня тятя с собой возьмет". И ему не боязно. Он мчится в город по чугунке, торгует в лавке орехами, пряниками и сам ест их вволю, а по воскресеньям стреляет из всамделишного ружья.
Дома Шурку клонит в сон. Он отказывается от ужина, напоминает отцу, чтобы тот обязательно разбудил его утром ловить рыбу, и валится на постель. Заряженный пугач лежит под подушкой. Шурка в последний раз трогает его и, раздевшись, размышляет о том, сколько удовольствий предстоит завтра, в тихвинскую... И нянчиться с Ваняткой не заставят, и, наверное, батя даст ему на гулянье денежку. Вот бы положить ее на чугунку, под колеса машине, - пожалуй, в лепешку раздавит. Нет, лучше купить складной ножик с костяной ручкой. "А клад-то в яме у риги... батюшки мои, забыл!" - спохватывается Шурка. Клад этот - тайна. Может, раздобудет завтра Шурка настоящий серебряный рубль. А в Питере он залезет на крышу самого высокого дома и пощупает облако руками...
Засыпая, он слышит знакомый сердитый голос:
- Пять вершков... сам мерял... пять!
Но что это за пять вершков, Шурка уже не понимает.
Глава XIX
УТРО НА ВОЛГЕ
Чуть свет отец торопится на Волгу. В избе еще темно, а он успел накопать в огороде полную банку червей, припас ведро под рыбу, навязал на удилища новые лески с городскими, крашеными поплавками. Он надел ватный латаный пиджак, старые сапоги, на голову напялил поношенный суконный картуз, туго подпоясался кушаком и курит вторую папиросу, ожидая Шурку.
Глаза у Шурки слипаются. И башмаки, точно назло, не лезут на ноги, хоть плачь. Шурка сопит и пыхтит, сидя на полу посредине избы.
- Спать бы тебе... рыбак! - ворчит отец.
- Сейчас, тятенька, сейчас...