Лишь на левой ноге остался белый пуховый носок, полный вшей. Получил эти носки Сергей на фронте. То был подарок-посылка от девушек какого-то уральского мясокомбината. Лежала тогда в носке и записка: "Желаю тебе, дорогой боец, до самых дырок износить эти носки. С любовью - Тося".
До слез смеялись тогда над этим Тосиным пожеланием. И, бережно надевая носки, Сергей урезонивал ржущих: "Вы вникните, черти, в смысл этих слов! Девушка с любовью желает, чтобы не убили меня... Ну-ка попробуй износить такие носки! К тому времени последний из фрицев в ящик сыграет..."
Ничего не стоило потом обитателям барака сбросить голый полутруп с нар и занять его вшивое место. В один миг Сергей оказался на полу, раскинув длинные ноги-циркуль поверх вповалку лежащих там людей. Где же ему место, как не под нижними нарами, куда скатываются испражнения! И Сергея затискали-затолкали под нары, благо парень не издает ни звука...
Да, крепок был костлявый лейтенант! Слишком мало уж было крови в его жилах, устала смерть корежить гибкое тело спортсмена, и выполз Сергей из-под нар через двое суток, волоча правую отнявшуюся ногу.
- Слезь... с моего... места, - прошептал он занявшему его "жилплощадь".
На хрип этого привидения удивленно уставилась стриженая дынеобразная голова.
- Ты што, из четвертого появился?
- Слазь...
- Откуда этот хлюст взялся?
- Место, слышь, требует...
- В чем дело? В чем дело, почему голый, а? Сергей медленно повернул голову по направлению голоса со звучащей в нем ноткой власти. В дверях барака стоял в белом халате низкорослый и крупноголовый детина.
- Где твоя гимнастерка, а? - протискиваясь к Сергею, спрашивал он.
По петлицам Сергей догадался, что это доктор. "Неужели тут есть доктора?" - мелькнула мысль.
- Я болен... видимо, тиф.
- Вижу, что ты болен. Но голый, голый ты почему?
- Раздели полицейские... обмундирование комсоставское... трудно не взять...
- Вы командир?
- Лейтенант... Помогите же, доктор... я потерял силы... Это вот мое место... сбросили, лежал там...
- Идите за мной.
В третьем же бараке, в небольшой загородке, лежало около двадцати командиров, больных тифом. Там и поместился Сергей на вторых нарах в самом тесном и темном углу. Пустотой и легкостью была наполнена затуманенная голова, не было в теле ни позыва, ни недуга.
Перед вечерними сумерками пришел доктор.
- Как живем, лейтенант? - спросил он, взобравшись к Сергею. - Правая нога? Гм... явление частое после тифа, да. Не чувствует? Ампутировать... как-нибудь, да!
- Резать не дам! - упрямо выговорил Сергей. - Я еще буду драться!..
- Дерутся здоровые, лейтенант... конечно, и в моральном смысле, да! Но... одну минуту! - Доктор, легко спрыгнув с нар, вышел из барака. Вернулся он с объемистым пузырьком беловатой жидкости и котелком в руках. Растирать. Очень часто. Можно носком. Посмотрим, да. Спирт отечественный, у меня последний... И вот - баланда, ешьте. Я зайду. Поговорим, да!..
Аспидного цвета налет покрыл кончики пальцев ноги Сергея. Не чувствовала нога ни щипков, ни укола булавки.
"Я не нужен себе калекой, нет", - думал Сергей и всю ночь через небольшие промежутки изо всех сил растирал спиртом ногу. Тот бил в нос, колесом крутил слабую голову. На второй день в пальцах появилась тупая, ноющая боль. Она все усиливалась, по мере растирания ноги спиртом.
- Отлично! Будет толк. Боль - не что иное, как представление о боли, да! - отчеканил доктор. - Но кусайте себе губы. Терпите. Нога останется...
И Сергей терпел. Превозмогая боль, он яростно комкал носок, растирая ногу.
Доктор заходил часто, засиживался у Сергея, расспрашивал его об учебе, жизни, фронте. Когда уж, казалось, обо всем поговорили, каждый, однако, сознавал, что о самом главном-то и умолчено, к чему и вели все беседы.
Однажды, когда доктор помог Сергею остричь кишащие вшами волосы, он особенно долго засиделся на вторых нарах. Лежа Сергей всматривался в мясистый профиль эскулапа, потом сказал:
- Владимир Иванович, вы согласны с тем, что в представлении нашем, ровесников революции, честность, порядочность и... доброта, скажем, неизменно ассоциируются с понятием о любви к Родине, к русским людям?..
Доктор, насторожившись, внимательно слушал, наклонясь к Сергею.
- И, - продолжал Сергей, - я поэтому предполагаю в вас наличие такой же полноты второго достоинства, как и первого.
- Следовательно?
- Я люблю мою Родину!
- И?
- Вы ведь немного старше меня!..
- Вставайте. Учитесь ходить, да. Баланды сумеем достать. Приходите в амбулаторию. Там наши. Познакомитесь. Решим, да...
Лагерная амбулатория, где работал доктор Лучин, была единственным светлым пятном на фоне всего черного и безнадежного. Лаконичный в словах и действиях доктор подобрал себе в помощники трех боевых ребят, аттестовав их перед немцами как людей с медицинским образованием. На самом же деле этот народ занимался тем, что осторожно выискивал "в доску своих", приобщал их к амбулатории, а там думали-решали, как бежать, притом большой группой, сумевшей бы приобрести в пути оружие...
Прошло несколько недель, пока Сергей смог окончательно встать и наступать на ногу. За это время Лучин принес ему не один котелок баланды и не один кусок лошадиной печенки. Как-то солнечным февральским днем Сергей в первый раз зашел в "амбулаторию". На нарах лежал Лучин, а на единственном табурете сидел, широко расставив ноги, лучинский "санинструктор". Он выслушивал трубкой повернувшегося к нему спиной полицейского.
- Та-ак, Ничего серьезного. Помажем...
Навернув грязную тряпку на палочку, "санинструктор" быстро сунул ее в чернильницу и, пристально поглядев на Сергея, ловко вывел свастику на спине дуралея, окантовав ее густыми мазками.
- Чрезвычайно полезно. Иди!
- Дело в том, - объяснил Лучин Сергею, - что имеющиеся медикаменты мы в первую очередь должны употреблять на эту сволочь, да. Приказ немцев. Мы же изыскиваем средства лечения этих господ на месте. Вы видели... Так-то, товарищ лейтенант, да!..
Осторожно мусолило снег солнце еще холодными щупальцами своих лучей. Все выше и выше взбиралось оно на небо, суля, близкую весну и охапку надежд. Толковали одни:
- Весной должна кончиться война. Попомните мое слово! Потому што пропали мы тут...
Думали другие: "Зелень, лес... Пробраться к своим будет легче. Лишь бы удрать".
Март принес частозвон утренних капель с крыш бараков и тихие непроницаемые ночи. Столбом валит из дверей бараков зловоние оттаявших испражнений и трупный запах разлагающихся тел. Не спят уже на полу вповалку люди. Поредела за зиму толпа пленных, умещаются теперь на нарах. Каждый день выдается баланда и почти поллитровый черпак воды пополам с грязью, соломой, копытами лошадей и двумя-тремя картошками величиной с голубиное яйцо. Неохотно отошел-отступился от бараков тиф, переваляв почти всех до единого. Поддерживая друг друга, выползают пленные из бараков, садятся с подветренной стороны, бьют вшей пока еще в шинелях. Кровавятся от них ногти больших пальцев, а "пройдено" только полрубца плечевого! Расстилается на проталинках шинелишка, становится ее обладатель в очередь за бутылкой. Ох, как нужна тут пивная бутылка! Прижал ее руками да и покатил по шинели - и сыпанет тогда в уши дробный треск лопающихся вшей...
Шли дни. По утрам в чистом весеннем воздухе плыли к лагерю орудийные стоны. Торопливей и злей становились немцы, настороженней - пленные.
- Стучат, доктор, а?
- Зовут, лейтенант, да! Вот подтает снежок - обстановка улучшится. Махнем, да!..
Но вышло все иначе. Однажды в помещение, где ютился Сергей, вошел комендант лагеря.