Александр вообще проявлял в доме за этот последний приезд необыкновенную наглость: он налетел, как персидский разбойник, на господский дом, взял его приступом, он говорил: "мы", брови у него разлетались, ноздри раздувались, белесые глаза стали глупыми. Он был даже величествен.Так, он вздумал, что "Александр Сергеевич не могут, чтобы ему чистить платье в людской", ночевал наверху - и вот теперь тискал девушку.Все же Александр Сергеевич улыбнулся, потому что любил Александра. Александр напоминал лягушку.Маменька опять трюхнула колокольцем, оберегала его покой от Сашки, а сама ведь тем будила его, несносно.Тогда, как бы из озорства, из желания передразнить ненавистный маменькин звук, он протянул руку и тоже трюхнул в колокольчик. Звук получился столь же мерзкий, как и у маменьки, но более громкий. И трюхнул еще раз.Вошел крадучись, извиваясь змеем, шаркая туфлями, Александр. Походка его напоминала походку дервиша в "Страстях Алиевых". На вытянутых руках он нес платье, как жертву божеству, кок его уже был смазан квасом и завит. Удивительно глупая улыбка явилась перед Грибоедовым. Он с удовольствием смотрел, как складывал Александр тонкое черное платье на табурет и обрядовым жестом сложил вровень обе штрипки от брюк.Так они и молчали обыкновенно, любуясь друг другом.- Подай кофе.- Каву-с? Мигом, - щеголяя персидским словом, Сашка составил в ряд длинные острые носы штиблет.("Тоже, кафечи. Нашел, дурак, перед кем хвастать".)- Карету от извозчика заказал?- Ждет-с.Александр, кланяясь носом на каждом шагу, пошел вон.Как затравленный унылый зверь, Грибоедов смотрел на свое черное платье.У самого борта сюртука он заметил пылинку, снял ее и покраснел. Он не хотел думать о том, что вскоре здесь засияет алмазная звезда, и между тем даже со всею живостью представлял ее как раз на том месте, где стер пыль.Кофе.Быстро он оделся, с отчаянностью решился, прошел к маменькину будуару и стукнул как деревянным пальцем в деревянную дверь.- Entrez? (1) Изумление было фальшиво, повышение было взято в вопросе на терцию выше, чем следовало бы, голос maman был сладостным dolce (2) в его нынешний приезд, медовым dolce.Склонив покорные длинные ресницы, он прошел сразу же через много запахов: пахли патки с одеколонью, серные частицы, можжевеловые порошки.Маменька сидела со взбитыми на висках жидкими патками, не седыми, а бесцветными.Она в лорнет, прищурясь, смотрела на Александра. Взгляд был слегка плотояден. Чин статского советника был обещан Александру.- Как вы спали, мой сын? Ваш Сашка второе утро всех будит.Второе утро он хотел удрать из дому.На этот раз он решился, и, по-видимому, предстояло объясниться. Удирал он в Петербург, собственно даже не удирал - он вез Туркменчайский мир в Петербург и мог только проездом остановиться дня на два в Москве, но маменька надулась вчера, когда Александр сказал, что утром едет, - он мог бы еще задержаться на день в Москве. Он и задержался. Она смотрела на сына в этот раз по-особому.Настасья Федоровна прожилась.Была ли она мотовкой? Она была жадна. Все же деньги плыли сквозь пальцы, сыпались песком - и опять начинали трещать углы, обсыпаться дом; в самом воздухе стояло разорение; все вещи были налицо, но дом пустел.Настасья Федоровна была умна, хозяйка, мать - куда девались деньги? Самый воздух грибоедовского дома как бы ел их. Уже мужики были высосаны до последней крайности.- --------------------------------------(1) Войдите (фр.).(2) Нежно (ит., муз. термин).Пять лет назад они подняли бунт, восстание, и их усмиряли оружием. Все же, несмотря на победу, губернатор заезжал, пил чай и предупреждал, что желательно не иметь боле восстаний.Александр прекрасно понимал значение голоса и лорнета. Медовое legato (1) было приглашением поговорить. Александр заговорил. С некоторым презрением он слышал в своей речи излишек выразительности, он как бы заражался ее речью.
Все это, разумеется, должно было кончиться скандалом и сорваться; и мать и сын, зная это, оттягивали.Мать не знала, чего хочет сын. Он мог остаться на Москве, мог служить в Петербурге, а то и получить назначение в ту же Персию. Перед ним, разумеется, нынче все открыто: таким дипломатом он показал себя. Мать списалась уже с Паскевичем, женатым на племяннице, у которого служил Александр; Паскевич, чувствительный к тому, чтоб его окружали обязанные родственники, выдвигал Александра. Он посоветовал Настасье Федоровне брать Персию.Так решали за его спиной как за маленького; хуже всего, что он знал об этом. Мать догадывалась: как только она заговорит о Персии, Александр станет перечить, между тем он, может быть, и сам хочет Персию.Персия была выгодна в первую голову деньгами, и чином, и начальством Паскевича; в Москве, тем паче в Петербурге, дело другое и служба другая. Ни Персия, ни Петербург не были ясны для Настасьи Федоровны - это были места, куда годами проваливался Александр; как бы уехал на службу и не возвращался не четыре часа, а четыре года. Собственно, она не говорила даже: "Александр в Персии" или "на Кавказе", но: "Саша в миссии". Миссия была учреждение, и так было покойнее, устойчивее. Она понимала только Москву и все же не хотела, чтобы Саша оставался в Москве.- Ты сегодня дома обедаешь?- Нет, maman, я приглашен.Он не был приглашен, но не мог себя принудить обедать дома. Обеды были, признаться, дурные.Настасья Федоровна шаловливо посмотрела в лорнет.- Опять кулисы и опять актрисы?Его мать, говорящая о его женщинах, была оскорбительна.- --------------------------------------(1) Связно, плавно (ит., муз. термин).- У меня дела, матушка. Вы всё меня двадцатилетним считаете.- В Петербург, вижу, не так уж торопишься.- Напротив, завтра же утром и выезжаю.Она любовалась им в лорнет.- Где же твой Лев и твое Солнце?Александр осторожно усмехнулся.- Лев и Солнце, маменька, уже давно покоятся у ростовщика в Тифлисе. У меня был долг. Сослуживцу задолжать избави боже.Она отвела лорнет.- Уже?Заложенный орден давал ей превосходство. Разговор был неминуем.- Сборы твои не слишком скоры?Она суетливо взбила патку на левом виске.- Нет. Я, собственно, не имею права долее одного дня медлить. Я и так задержался. Дело не шуточное.- Я не об этих сборах говорю, я говорю о том, что ты собираешься делать.Он пожал плечами, взглянул себе под ноги:- Я, право, не подумал еще.И поднял на нее совсем чужое, не Сашино лицо: немолодое, с облезшими по вискам волосами и пронзительным взглядом.- Это зависит от одного проекта...Она забилась испуганно прозрачными завитушками на лбу и снизила совершенно голос, как сообщник:- Какого проекта, мой сын?- ... о котором, maman, рано говорить...Казалось бы, победил. А вот и нет, начиналась патетика, которая была горше всего.- Alexandre, я вас умоляю, - она сложила ладони, - подумайте о том, что мы на краю... - Глаза ее стали красноваты, и голос задрожал, она не закончила.Потом она обмахнула платочком красные глаза и высморкалась.- И Jean, - сказала она совершенно спокойно о Паскевиче, - мне писал: в Персию. В Персию, да и только.Последние слова она произнесла убежденно.- Впрочем, я не знаю: может быть, ты, Саша, рассудил даже заняться здесь журналами?Очень мирно, но, боже, что за legato!И Jean, и Персия, и все решительная дичь: не хочет он в Персию, и не поедет он в Персию.- Я сказал Ивану Федоровичу, что прошу представить меня только к денежному награждению. Я все предвидел, маменька.Опять посмотрел на нее дипломатом, статским советником, восточным царьком.- Я же, собственно, расположен к кабинетной жизни. А, впрочем, увижу...Встал он совершенно независимо:- Я пойду. Домой я сегодня буду поздно.