Маргарет и в голову не приходило волноваться насчет шторма. Ничего, немножко неудобно, но никакой опасности нет.
Отец осушил свой бокал рейнвейна и раздраженным тоном попросил стюарда принести еще вина. Интересно, он что, боится шторма? Пьет явно больше обычного. Лицо красное, глаза налились кровью. Почему он нервничает? Расстроен по поводу старшей дочери?
- Маргарет, тебе следовало бы поговорить о чем-нибудь с нашим тихим попутчиком, мистером Мембюри, - неожиданно произнесла мама.
Она удивилась.
- Зачем, мама? По-моему, ему хочется, чтобы к нему не приставали.
- Я думаю, он просто застенчивый.
Странно, мать никогда раньше не испытывала особой привязанности к застенчивым людям, особенно если в них, как в случае с мистером Мембюри, безошибочно угадывался представитель среднего класса.
- Не понимаю. Что ты имеешь в виду?
- Я просто не хочу, чтобы ты весь полет болтала с мистером Ванденпостом.
Тут мать действительно попала не в бровь, а в глаз.
- Почему? Объясни!
- Видишь ли, он примерно одного возраста с тобой, ты ведь не хочешь давать ему повод думать... в общем, что он может за тобой приударить?
- А почему бы и нет? Он ужасно привлекательный молодой человек.
- Нет, нет, это невозможно. Сейчас же выбрось это из головы. Я просто чувствую, что в нем что-то не так. - Мама определенно имела в виду, что он не принадлежит к высшему кругу. Подобно многим иностранкам, вышедшим замуж за аристократов, мать отличалась еще большим снобизмом, чем англичане. Итак, ее, оказывается, не обманул артистизм Гарри и его ловкие попытки создать образ молодого преуспевающего американца. Ее социальное чутье не обманешь.
- Да, однако ты сама говорила, что знаешь Ванденпостов из Филадельфии.
- Правильно, но теперь я точно вспомнила, что он не из этой семьи.
- Знаешь, мне хочется заняться им только с одной целью - наказать тебя за твой снобизм.
- Это не снобизм, дитя мое, а воспитанность. И, пожалуйста, не употребляй слова, значения которых не понимаешь.
Маргарет вспыхнула, но сделала вид, что смирилась. Мать фанатично верит в свое превосходство, и с ней бесполезно спорить. Но Маргарет и не думала подчиняться. Гарри для нее слишком интересный экземпляр.
- Интересно, а кто такой мистер Мембюри? - спросил Перси. - Мне нравится его вязаная вишневая жилетка. Он не похож на обычного пассажира трансатлантического рейса.
- Полагаю, какой-то чиновник, - сказала мать. "Да, похоже, - подумала Маргарет. - Мама каким-то шестым чувством угадывает людей".
- Возможно, он работает на "Пан Америкэн", - предположил отец, но мама не согласилась:
- Нет, скорее всего, государственный служащий.
Стюарды разнесли второе. Мать отказалась от филе.
- Жареного ничего не ем, извините. - Она попросила стюарда принести ей икры и какой-нибудь зелени.
За соседним столиком барон Гейбон доказывал своему другу:
- У нас обязательно должен быть наш собственный кусок земли, другого решения просто нет.
- Но вы же сами допускаете, что это будет милитаризованное государство.
- Да, чтобы обороняться от многочисленных воинственных соседей.
- А разве вы не понимаете, что, по сути, проповедуете дискриминацию арабов в пользу евреев, ибо милитаризм и расизм вкупе дают фашизм - как раз то зло, с которым вы намерены бороться.
- Тише, нас слышат, - сказал Гейбон, и они заговорили шепотом. При других обстоятельствах Маргарет наверняка заинтересовалась бы темой их беседы, она уже обсуждала эту проблему с Яном. Социалисты по-разному относились к вопросу о Палестине. Некоторые утверждали, что предоставляется уникальная возможность создать замечательное государство, другие говорили, что эта земля принадлежит арабам и отдать ее евреям - все равно что сгонять со своих земель жителей Ирландии, Гонконга или, например, штата Техас.
И тот факт, что многие социалисты были евреями, лишь осложнял проблему.
Сейчас, однако, она молила Бога лишь о том, чтобы Гейбон и Хартманн поскорее замолчали, чтобы этих речей не слышал отец.
Но ее мольбы не были услышаны, слишком жгучую проблему обсуждали эти люди. Хартманн опять повысил голос.
- Я не хочу жить в расистском государстве.
- Черт, знал бы, что в этом самолете одни жиды, не полетел бы, клянусь, - не сдержался отец.
- О, зохен вей*, - пожал плечами Перси, театрально закатив глаза.
______________
* О, Боже (имитация еврейск.).
Маргарет с тревогой взглянула на отца. Напрасно он так, его время давно прошло. Когда-то его философия, может, кого-то и привлекала. Естественно, при миллионах безработных и голодных наци выглядели почти героями, когда заявили, что систему надо менять, что и при капитализме и при социализме трудовой народ обречен на нищету и медленное вымирание, спасение лишь в диктатуре, сильном государстве, мощной передовой индустрии. Но тогда национал-социалистов и их идеи мало кто понимал, теперь, слава богу, разобрались.
Хорошо еще, что за соседним столом как будто не услышали грубой реплики отца. Гейбон с Хартманном сидят к ним спиной, да и слишком они увлечены беседой. Надо отвлечь отца.
- Когда мы ляжем спать?
- Я хотел бы пораньше, - ответил Перси. - Странно, для него очень необычно такое желание, но, наверное, в этом и есть особый шарм, очень романтично лежать на разложенной кушетке высоко над бурлящим морем.
- Мы ляжем в обычное время, - сказала мама.
- Смотря по какому времени, - упорствовал Перси. - Я что, лягу в пол одиннадцатого по английскому летнему времени или уже по "ньюфаундлендскому"?
- Вот США - расистское государство, - снова донесся до них голос Гейбона, - так же как и Франция, Англия, Советский Союз, - все это, в принципе, расистские государства.
- Боже, нет, я больше не могу это слушать! - Отец ерзал на стуле.
Маргарет вспомнила смешное стихотворение-считалочку их детства:
- Если лягу я в кровать, до обеда буду спать.
Перси оценил рифму.
- Кто с подушечкою дружит - никогда нигде не тужит.
Подключилась мама:
- Ложиться рано не хочу - ведь я в Нью-Йорк лечу.
- Твоя очередь, па, - засмеялся Перси.
Наступила тишина. Когда-то отец играл с ними и в прятки, и в жмурки, но теперь все по-другому. На мгновение его лицо просветлело, и Маргарет подумала, что может...
- Ну давай же, па, давай еще немного...
- Зачем же создавать еще одно расистское государство? - не унимался Хартманн.
Это и стало последней каплей, которая переполнила чашу. Отец повернулся к соседнему столику, лицо красное, бешеное. Никто и глазом моргнуть не успел, как он выпалил.
- Еврейчики могли бы и потише вести свои глупые беседы.
Хартманн и Гейбон изумленно уставились на него.
Маргарет была готова провалиться сквозь землю со стыда. Отец говорил очень громко, в столовой моментально стало тихо. Какой позор! Наверняка все смотрят и думают: вот дочь грубого пьяного кретина. Она случайно встретилась взглядом с Никки и увидела, что стюард смотрит на нее с сочувствием, от этого ей стало еще хуже.
Барон Гейбон побледнел. Какое-то мгновение казалось, что вот сейчас он скажет в ответ что-нибудь резкое, но он вдруг передумал и просто отвернулся в сторону. Хартманн лишь ухмыльнулся. Маргарет подумала: этот человек недавно из нацистской Германии и наслушался там всякого, гораздо худших оскорблений.
Но отец, увы, на этом не остановился, он продолжал:
- Это салон первого класса, черт побери!
Маргарет наблюдала за Гейбоном. Делая вид, что не слышит отца, он спокойно ел суп, но было видно, что он нервничает: руки его дрожали, и он даже закапал жилетку. Наконец Гейбон отложил ложку в сторону.