– Я был последней свиньей! Искренне раскаиваюсь. Позволите угостить вас стаканчиком вина?
– Здесь не продают спиртное, – все, что накопала я для ответа.
– Ошибаетесь, златокудрая красавица. С тех пор, как вы покинули столовую, здесь многое изменилось...
Боже правый! Что за старик Хоттабыч посетил нашу обитель, пока я кропала свои бессмертные записки?!
Полки с соками и минералкой самым невероятным образом исчезли, явив нашему вниманию богатейший ассортимент спиртных и горячительных напитков. Тут вам и пиво, и ликеры, и сухачи всех мастей и окрасов, а уж водкой можно было смело заполнить половину нашего озера.
– Что здесь произошло?! – уставилась я широко раскрытыми глазами на продавщицу, как две капли воды похожую на нашу директрису: вставные фарфоровые зубы, обвислый зад и отсутствие талии.
– Вам не нравится? – угостила она меня улыбкой из арсенала «Отвали, не мешай людям».
– Да нет... Просто Вера Ивановна так много говорила о сухом законе, что я уже начала вздрагивать при упоминании о спиртном.
– А, у нас так всегда. Сначала сухой закон, а во второй половине заезда – полный расслабон. Тут иногда такое бывало под конец, что хоть кино снимай, – вдруг ни с того ни с сего разоткровенничалась неприветливая поначалу продавщица. – Кто сходится, кто разводится. Кто морду бьет друг другу. А однажды вообще умора, один обманутый застал свою супругу в постели с ее лучшей подругой.
– Короче, то, что копилось пару недель в каждом, вдруг с отчаянным шипением начало вырываться наружу вместе с винными парами, – пробормотала я, оглядывая полки с коньячными бутылками.
– Порок – это вещь, неподвластная пониманию, дорогая, – шмелем прожужжал мне на ухо Николай Филиппович, все еще держа меня под локоток. – Это то...
Я не стала ждать, пока он выдаст мне что-нибудь эпохальное, и закончила за него мысль, недобро блеснув глазами в его сторону:
– Порок – это извращение... Это когда все переворачивается с ног на голову, и самое главное – вам это нравится.
– Да?! – Он принялся удивленно вращать шеей, попутно весьма комично шевеля кустистыми бровями. – Вы на самом деле так думаете?
– А вы иначе? – Я отстранилась от него и смерила насмешливым взглядом с головы до ног. – Не поверю никогда! Уж кому, как не вам, кто постоянно держит пальцы на пульсирующих кровеносных сосудах, знать о том, что движет нашими душами?! Что помогает нашим сердцам стучать...
– Весьма интересное утверждение. А вы... вы способны предаться пороку?!
По-моему, он даже судорожно сглотнул. Откуда, спрашивается, такая вожделенная заинтересованность? Что ему до темных сторон моей души? Зачем ему знать, способна я или нет предаваться пороку?
– Что будем пить? – оставила я его вопрос без ответа и ткнула пальцем в сторону маленькой коньячной бутылочки. – Хочу коньяка.
Мы долго препирались с ним, выбирая марку, но в конце концов я уступила, не желая выслушивать нудные нотации сторонника пренебрежительного отношения к женщинам по поводу их некомпетентности в том, что касается крепких напитков.
– Куда пойдем? – Николай Филиппович растерянно крутил головой, оглядываясь по сторонам (он вообще очень активно вращал шеей, может быть, боялся возрастного шейного остеохондроза, а может, еще почему). Руки его были заняты пакетами с фруктами и сыром.
Думала я недолго.
– Идемте к озеру. Там нам никто не помешает. Пойдемте прямо здесь...
Очередная ошибка, одна из многих, впрочем. Я словно специально совершала их, слепо следуя дьявольской указке. Тот путь, которым мы пошли, пролегал вдоль беговой дорожки. Затем нужно было свернуть между деревьями, пройти немного по траве и, преодолев небольшой овраг, выбраться к воде прямо против того места, где обычно загорала Дашка.
Неудобно, скажете вы. Да, но короче метров на триста. Знала бы я, что увижу, выныривая своей бестолковой головой из-за кромки оврага, я бы сделала крюк километров в пять, не побоявшись сбить ноги или свалиться замертво от усталости.
Но я не знала. Я шла рядом с Кротовым, упражняясь в остроумии. Благодарила его, когда он галантно поддерживал меня в особо опасных местах нашего перехода. Карабкалась по склонам оврага, который оказался на редкость крутым. И ведать не ведала, что первым предметом, который я там увижу, будет голая, методично движущаяся задница моего Незнамова.
– Милая моя, девочка моя, – не снижая голоса, вещал мой сладкоречивый супруг. – Какая ты славная, милая... О-о-о, еще!!! Да, так, так!!!
Кротов, чуть отставший от меня, едва не лишился сознания, увидев все это паскудство, имеющее благозвучное интеллигентное определение – адюльтер. Он потянул меня за руку назад в овраг, но я резко выдернула руку, злобно цыкнув на него:
– Отвали!!!
– Детка! – громче застонал Семен, видимо, приближаясь к кульминации. – Я люблю тебя!!! Я обожаю тебя!!! О-о-о, родная...
Тут уж я не выдержала и, шлепнувшись на задницу, съехала вниз по склону. Шум листвы над моей головой и оживленная перекличка птиц в зарослях кустарника скрыли от посторонних ушей мой протяжный сдавленный стон, который я, как ни пыталась, сдержать в себе не смогла. Время на минуту замерло, а затем и совсем остановилось, во всяком случае для меня. Когда убрались те двое, решившие совмещать бег трусцой с подобными процедурами на траве, для нас с моим спутником осталось загадкой. Мы так просидели на дне этого оврага достаточно долго. Причем Кротов проявил себя истинным джентльменом. Он не стал задавать мне лишних вопросов. Не полез с утешениями, которые были нужны мне в данный момент, как рыбе зонтик. Николай Филиппович, старательно избегая смотреть мне в лицо, деловито расстелил на траве два бумажных полотенца. Выложил горкой фрукты. Настрогал маленьким складным ножичком целую пластиковую тарелочку сыра. На другую нарезал лимоны, присыпав их сахарной пудрой (скажите пожалуйста, какая предусмотрительность!). Затем вытащил два пластмассовых стаканчика и, открутив пробку на бутылке, с наслаждением втянул в себя аромат.
– Какой букет, Виолетта! Вы только вдохните этот аромат!
– Налейте, – приказала я, почти не разжимая губ.
Он беспрекословно подчинился, словно и не являлся в моем представлении самым отъявленным скептиком и женоненавистником в одном лице. Накатил под самый верх сияющей жидкости и с тенью сурового сочувствия в очах протянул стаканчик мне.
Я вылила в себя коньяк, словно воду, и вернула ему сосуд со словами:
– Еще столько же...
– Понял.
Кротов вообще оказался очень понимающим мужиком и совсем не гадким, а как раз наоборот – понимающим, вежливым, обходительным. И чем больше я опрокидывала в себя янтарной живительной влаги, тем симпатичнее он мне казался.
– А чего это мы с вами разругались тогда, не помните? – решила я вернуться к теме нашего спонтанного знакомства в лифте.
– А, – махнул он беспечно рукой и комично затеребил кончик бороды. – Стоит ли к этому возвращаться. Вы были не в настроении. Я – тем более. Меня перед этим так завели!.. Так завели!.. Ну а вы пришлись как нельзя кстати, когда лифт застрял.
– В этом что-то есть, – затрясла я указательным пальцем и, как мне казалось тогда, многозначительно прищурилась. – Это перст судьбы, если хотите. Сначала вы в лифте и как раз в тот самый момент, когда мне тяжело. Затем сегодня... Кто бы мог предположить, что в момент крушения моего мира со мной рядом окажетесь именно вы?! Офигеть можно!!! За это нужно выпить!
Кротов извлек вторую бутылку и, с сомнением посмотрев на ее опустевшую предшественницу, поинтересовался:
– А вам не многовато?
– Нет! Чтобы уйти от ужасающих реалий, нужно именно такое вот забвение. Именно такое! С ароматом прожженных солнцем долин, с пряным дыханием царских ягод, с запахом жаркого лета, которое все это великолепие сотворило. Когда погружаешься в этот букет, когда чувствуешь всю прелесть его горечи, можешь по праву считать себя свободным человеком!
По-моему, я несла несусветную чушь. Вся моя философия была не чем иным, как плохо завуалированным воплем смертельно ужаленной бабы, которая пытается нажраться до поросячьего хрюканья, дабы заглушить боль и не заорать в полный голос, не выкрикнуть то, что яростно просится с языка. Но я все оттягивала этот момент, заставляя Кротова снова и снова подливать мне коньяку.
– За свободных женщин! – выдала я очередной тост и, сильно качнувшись, выпрямилась в полный рост. – За женщин, свободных от предрассудков!
– Что вы считаете предрассудком? – вкрадчиво поинтересовался Николай Филиппович, вернув своему голосу металлическое поскрипывание.
– Любовь, конечно же! – провозгласила я и выпила. – Самый отвратительный, самый непонятный, навязанный нам физиологией предрассудок. Исход всех влюбленностей на удивление одинаков. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы придумывать финал. Он на редкость предсказуем, банален и... И... Боже! Какая же он мразь!!!
Ну, наконец-то! Наконец выскочило из меня это словцо, которое давно смаковалась в моем сознании. А то развожу непонятно зачем трепотню о высоких материях, когда хочется выматериться покруче и начать хлестать изменника по физиономии. Хлестать до изнеможения. До боли в руках. До состояния полного опустошения.
– Ненавижу!!! – шептала я, содрогаясь всем телом, когда Кротов осторожно усадил меня на свою ветровку и приобнял за плечи. – Ненавижу эту сволочь!!! Пусть он сдохнет!!! Господи, сделай так, чтобы он сдох!!! Видеть его больше не могу!!!
– Все проходит, девочка, все проходит. Пройдет и эта боль. Ненависть будет погребена временем, или просто острота ее будет не столь ощутима. Время – это славные жернова, скажу я вам. Они способны все перемолоть – и любовь, и ненависть. Все будет предано забвению. Вы все забудете... – тихо вещал мне Николай Филиппович, одной рукой удерживая меня за плечи, а второй ненавязчиво так поглаживая мне голое колено.
Не знаю, может, кардиологом он был отменным, но вот в психоаналитики совсем не годился. Потому как стоило ему произнести, что эта девка совсем не та, на которую стоит распылять свою ревность, я мгновенно взвилась, подскакивая с места.
– При чем тут эта девка?! При чем тут она?! Это же не в ней дело!!! Не в ней, а в нем!!! Не было бы ее, была бы другая! – заорала я так, что сама испугалась звука своего голоса. – Простите меня, ради бога...
Я виновато понурилась, силясь вспомнить, как зовут дока. Но не могла. Вернее, помнила, как мы пили за знакомство, но вот имя... Оно как-то ускользнуло из сознания, которое было забито сейчас до отказа совсем другим.
– Николай, – подсказал он, видя мое замешательство. – Зовите меня Николай. И давайте-ка на «ты». Хотя до брудершафта дело у нас не дошло.
Мне бы очень хотелось сейчас сказать ему: «Коля, друг, давай набьем этому мерзавцу морду!», но я даже спьяну понимала, что это невозможно. Кротов был не тем человеком, который опустился бы до мордобоя. Что касается ядреных саркастических слов, то тут ему равных не было, а рукоприкладство... Нет, это была не его стезя.
– Николай так Николай, – согласно кивнула я. – Пойдем отсюда. Уже темнеет, кажется...
– Да, да, идемте. Вы очень легко одеты, а здесь, в овраге, достаточно свежо.
На уборку следов пиршества у него ушло чуть меньше пяти минут. Он отряхнул ветровку. Накинул мне ее на плечи и повел наверх. Хотя правильнее было бы сказать потащил, потому как ноги очень плохо слушались меня. А вот голова оставалась трезвой. То ли коньяк такой попался, то ли мой психологический настрой не поддавался целительному действию спиртного, но факт оставался фактом: я очень ясно помнила, почему и для чего я напилась.
Шли мы бесконечно долго. Я то и дело спотыкалась о корни деревьев, недоумевая про себя, отчего это мы не идем, как все нормальные люди, по тротуару. Но Кротов, видимо, как раз и щадил этих самых нормальных людей, которым мое плачевное состояние могло показаться «не комильфо»...
– Вот ваш коттедж, – тихо оповестил он меня, выведя непонятно какими тропами как раз против наших с Незнамовым окон. – Виолетта, пообещайте мне, пожалуйста, одну вещь...
Закончить я ему не дала. Нелюбезно оттолкнув его со словами прощания, я взбежала по шатким ступенькам крылечка и пинком открыла дверь.
Незнамов был дома. Сморенный дневной пробежкой и «неводными» процедурами, он лежал нагишом на кровати поверх одеяла. Руки его были запрокинуты под голову. Глаза крепко смежены. На лице самое безмятежное и удовлетворенное выражение. Именно с таким выражением он всегда почивал рядом со мной на нашей широченной супружеской кровати. И сейчас, вынырнув из объятий другой женщины, он спал так же безмятежно и удовлетворенно. И именно это выражение мне захотелось разом стереть с его лица. А тут еще угораздило взгляду моему скользнуть по его торсу и чуть ниже... Лучше бы я этого не делала. Вид безвольно поникшего виновника моих страданий поднял из глубин моей души новый приступ бешенства. Я беспомощно заозиралась и, обнаружив на одном из стульев плетеный поясок от моих легких шелковых брюк, опустила его со всего маху на намеченную цель...