И вот теперь… Даже если бы он ударил ее по лицу, потрясение не было бы сильнее. Рета рассвирепела. Позже она не могла вспомнить, что говорила. Слова появлялись сами, и она швыряла их ему в лицо. Если бы что-то подвернулось под руку, она бы запустила этим предметом в Джеймса.
Неожиданно она испугалась своего гнева — гнева, который вырвался из прошлого… Сдавленным голосом она сказала:
— Я пойду.
После этих слов Катерина отошла от стеклянной двери и скрылась в кустах. Она увидела, как взлетела штора, с силой распахнулась дверь, и Рета в красном платье, с непокрытой головой сбежала по ступенькам.
Глава 13
Рета открыла дверь и вошла в свой дом. По дороге она никого не видела, ничего не слышала. Гнев так кипел в ней, что она даже не чувствовала холода, хотя и была без плаща, который так и остался в кабинете Меллинг-хауса там, куда его бросили. Она о нем и не вспомнила. Она думала о Карре, о Катерине, о собственной внезапной злости, которая ее ошеломила.
Рета отрыла дверь, вошла. Фэнси подняла на нее глаза и зевнула.
— Вы пропустили девятичасовые новости.
Рета невольно глянула на часы — старые круглые часы, висевшие над камином. Двадцать минут десятого. Джаз-оркестр наяривал последний хит. Она выключила радио.
— Карр вернулся?
Фэнси снова зевнула. У нее были прелестные зубки: белые, как молоко, и ровные, как жемчужины.
— Нет еще. Что с ним такое, мисс Крей?
Рета подошла к ней и остановилась, высокая и грозная.
— Я хочу знать, что здесь было, когда я выходила из комнаты.
Фэнси заморгала большими голубыми глазами. Она явно старалась сдержать зевок. Рета с раздражением подумала, что это создание похоже на сонное дитя. Ее не за что обвинять, но в теперешней ситуации от сонного ребенка мало пользы.
— Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что случилось, пока я разговаривала по телефону.
— Ну… — глаза ее все еще были широко раскрыты и несколько расфокусированы, — вообще-то я не знаю, что случилось. Только самый конец.
— Что же?
— Ну, мы просматривали газеты — те, которые принес мистер Эйнджер, и я увидела шляпку, которая мне понравилась. Я раздумывала, как бы сделать такую же, и поэтому ничего не замечала — как бывает, когда о чем-то задумаешься. И вдруг Карр вскрикнул. Я даже подумала, что он укололся. Он выглядел ужасно, просто ужасно. И сказал: «Вот он, негодяй!» — а я спросила: «Где?» — потому что не знала, что он имел в виду, откуда мне было знать, а тут вы вошли, и он сказал про человека на той картинке, что он увез Марджори, и еще спросил вас, правда ли это Джеймс Лесситер. Марджори была его жена, да? Я хочу сказать, жена Карра, а Джеймс Лесситер ее увез, да? Карр не сделает никакой глупости, как вы думаете?
Рета решительно сказала «нет», и Фэнси, кажется, удивилась. Она заморгала.
— Все равно убежавшее молоко не подобрать, правда?
Услышав «да», Фэнси зевнула.
— Насколько я знаю, невелика потеря. — Она опять заморгала. — Кажется, мне не следует так говорить. Вы ее любили, да?
— Нет, я ее не любила.
— Выходит, никто ее не любил. По-моему, Карр получил сильную встряску. Он… он очень милый, правда? Когда я рассказала про него маме, она заметила, что он оскорблен в лучших чувствах, и велела мне относиться к нему бережно. «Бери его, детка, если хочешь, или не бери, если не хочешь, но не играй с ним». Вот что мама сказала.
— И что же ты выбрала?
В какой-нибудь другой момент этот вопрос прозвучал бы саркастически, на сейчас он прозвучал из уст Реты совсем просто, и Фэнси так же просто ответила:
— Он меня не хочет. Он сказал, мы не подходим друг другу. Мне кажется, ему нравится девушка, у которой мы пили чай, — Элизабет Мур. Он был в нее влюблен, да?
— Давным-давно.
— А почему не женился?
— Он встретил Марджори.
Фэнси понимающе кивнула.
— Да, она из тех, кто не упускает добычу. Я ее всего один раз видела, но по ней понятно, кто она такая. Ой, мисс Крей, что у вас с рукой? Она вся в крови!
Рета посмотрела на правую руку. Удивительно, сколько крови натекло из небольшой царапины. В Меллинг-хаусе она обернула ее платком Джеймса Лесситера, но, видимо, во время разговора повязка свалилась, и снова пошла кровь. Рета отправилась в ванную и держала руку под струей холодной воды, пока не смыла запекшуюся кровь.
Глава 14
Элизабет Мур сидела с книгой, но не читала. Она выключила радио, прослушав заголовки девятичасовых новостей. Ум отказывался скакать за Атлантику, за пролив, бороздить просторы Европы и Азии и внимать всем глупостям, которые затевают мужчины за сотни и тысячи километров от нее. Бывают моменты, когда весь мир сжимается до пределов того, что происходит с одним-единственным человеком. Так сжался мир Элизабет Мур. Единственным, кто присутствовал в нем, был Карр. А сама она сделалась средоточием боли. Образ Фэнси смутно парил над ней, не представляя угрозы, но в этом маленьком, пустом мире обитал один Карр. Ему было плохо, и она не могла ни подойти к нему, ни коснуться его рукой, ни помочь. Вспомнились строчки, заученные в школе:
Да, островки мы — и в море жизни
порознь живет миллион обреченных.
И это правда. Когда доходишь до последней черты, ты должен выбираться один. Ей пришли в голову другие слова, на этот раз из Библии, полные завораживающей, меланхолической красоты: «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него. Дорога цена искупления души их, и не будет того вовек, чтобы остался кто жить навсегда, и не увидел могилы» [1] .
Вот тогда она и протянула руку к книжной полке и наугад взяла книгу. Роман лежал раскрытый у нее на коленях — всего лишь белая бумага и черный шрифт, мертвый, как египетский папирус.
Элизабет не знала, сколько так просидела, пока не услышала стук в окно. Комната выходила окнами на задний двор. Она приподняла занавеску и увидала только черную ночь прильнувшую к стеклу, словно другая занавеска. В темноте что-то шевельнулось, появилась рука, чтобы еще раз постучать, и… Карр назвал ее имя…
Окно было двустворчатое, с низким подоконником. Она распахнула его, он влез и закрыл за собой створки. Занавески сомкнулись. Она увидала его блуждающий взгляд, дрожащие руки. Эти руки обхватили ее, придавили, пока она не отошла к креслу и не упала в него. Он встал на колени и прильнул к ней, дрожа всем телом. Они оба как будто проломили корку обыденности и ворвались в сон, где самые фантастичные вещи естественны, как дыхание. Она обвила его шею руками и держала, пока не утихла его дрожь и он не успокоился, положив голову ей на грудь. Она знала, что произнесла его имя, и слышала, что он тоже непрерывно повторял «Лиз… Лиз…», как призыв о помощи. Она не знала, есть ли в мире другие слова. Они были в ее мыслях, они стучались в крови, но она не знала, срывались ли они с губ, или достигали его беззвучно, одним лишь наплывом любви и утешения.
— В чем дело, дорогой?
— Не отпускай меня.
— Карр, что случилось?
И он рассказал, подняв голову, произнося слова почти шепотом, как будто у него не осталось дыхания, и ему приходилось преодолевать себя.
— Тот человек… я говорил тебе… который увез Марджори… и бросил ее… я видел его фото… в газете. Это Джеймс Лесситер.
Она выдохнула:
— Что ты сделал?
— Ничего… я думал, что сделаю, если там останусь.
Холодный страх сковал Элизабет.
— Что произошло?
— Генри Эйнджер принес Рете газеты. Мы с Фэнси их смотрели, Рета вышла к телефону. Я увидел фото этого человека, а под ним подпись: Джеймс Лесситер. Я говорил тебе, что у Марджори была его фотография, — такая же. Вошла Рета.