Знаменитый ученый не без гордости снизошел к простодушию священника. Усевшись поудобнее, он начал рассеянным тоном лектора:
- В любом, даже ничтожном случае следует учитывать законы природы. Тот или иной цветок может к зиме и не увянуть, но цветы вянут. Та или иная песчинка может устоять перед прибоем, но прибой есть. Для ученого история цепь сменяющих друг друга миграций. Людские потоки приходят, затем исчезают, как исчезают осенью мухи и птицы. Основа истории - раса. Она порождает и веры, и споры, и законы. Один из лучших примеров тому - дикая, исчезающая раса, которую мы зовем кельтской. К ней принадлежат ваши Макнэбы. Кельты малорослы, смуглы, ленивы и мечтательны; они легко принимают любое суеверие - скажем (простите, конечно), то, которому учит ваша церковь.
Надо ли удивляться, если такие люди, убаюканные шумом моря и звуками органа (простите!), объяснят фантастическим образом самые обычные вещи? Круг ваших забот ограничен, и вам видна только эта конкретная хозяйка, перепуганная выдумкой о двух голосах и выходце из моря. Человек же науки видит целый клан таких хозяек, одинаковых, словно птицы одной стаи. Он видит, как тысячи старух в тысячах домов вливают ложку кельтской горечи в чайную чашку соседки. Он видит...
Тут за дверью снова раздался голос, на сей раз - нетерпеливый. По коридору, свистя юбкой, кто-то пробежал, и в кабинет ворвалась девушка. Одета она была хорошо, но не совсем аккуратно. Ее светлые волосы развевались, а лицо назвали бы прелестным, если бы скулы, как у многих шотландцев, не были шире и ярче, чем следует.
- Простите, что помешала! - воскликнула она так резко, словно приказывала, а не просила прощения. - Я за отцом Брауном. Дело страшное.
- Что случилось, Мэгги? - спросил священник, неуклюже поднимаясь.
- Кажется, Джеймса убили, - ответила она, переводя дух. - Этот Кан опять приходил. Я слышала через дверь два голоса. У Джеймса голос низкий, а у этого - тонкий, злой...
- Кан? - повторил священник в некотором замешательстве.
- Его так зовут! - нетерпеливо крикнула Мэгги. - Я слышала, они ругались. Из-за денег, наверное. Джеймс говорил все время: "Так... так... мистер Кан... нет, мистер Кан... два, три, мистер Кан"... Ах, что мы болтаем! Идите скорее, еще можно успеть!
- Куда именно? - спросил ученый, с интересом глядевший на гостью. Почему денежные дела мистера Кана требуют такой срочности?
- Я хотела выломать дверь, - сказала девушка, - и не смогла. Тогда я побежала во двор и влезла на подоконник. В комнате было совершенно темно, вроде бы пусто, но, честное слово, в углу лежал Джеймс. Его отравили, задушили...
- Это очень серьезно, - сказал священник и встал, не без труда собрав непокорные вещи. - Я сейчас говорил о вашем деле доктору, и его точка зрения...
- Сильно изменилась, - перебил ученый. - Кажется, в нашей гостье не так уж много кельтского. Сейчас я свободен. Надену-ка я шляпу и пойду с вами в город.
Несколько минут спустя они достигли мрачного устья нужной им улицы. Девушка ступала твердо и неутомимо, как горцы; ученый двигался мягко, но ловко, как леопард; священник семенил бодрой рысцой, не претендуя на изящество. Эта часть города в какой-то мере оправдывала рассуждения о навевающей печаль среде. Дома тянулись вдоль берега прерывистым, неровным рядом; сгущались ранние, мрачные сумерки; море, лиловое, как чернила, шумело тихо и грозно. В жалком садике, спускавшемся к берегу, стояли черные, голые деревья, словно черти вскинули лапы от удивления. Навстречу бежала хозяйка, взметнув к небу худые руки; ее суровое лицо было темным в тени, и сама она чем-то походила на черта.
Доктор и священник слушали, кивая, как она сообщает уже известные им вещи, прибавляя жуткие детали и требуя отмщения незнакомцу за то, что он убил, и жильцу - за то, что он убит, и за то, что он сватался к дочери, и за то, что так и не дожил до свадьбы. Потом по узким коридорам они дошли до запертой двери, и доктор ловко, как старый сыщик, выломан ее плечом.
В комнате было тихо и страшно. Первый же взгляд неоспоримо доказывал, что тут отчаянно боролись по меньшей мере два человека. На столике и на полу валялись карты, словно кто-то внезапно прервал игру. Два стакана стояли на столике - вино налить не успели, - а третий звездой осколков сверкал на ковре. Неподалеку от него лежал длинный нож, верней - короткая шпага с причудливой, узорной рукоятью; на матовое лезвие падал серый свет из окна, за которым чернели деревья на свинцовом фоне моря. В другом углу поблескивал цилиндр, должно быть, сбитый с головы; и казалось, что он еще катится. В третий же угол небрежно, как куль картошки, кинули Джеймса Тодхантера, обвязав его, однако, словно багаж, и заткнув шарфом рот, и скрутив руки и ноги. Темные его глаза бегали по сторонам.
Доктор Орион Гуд постоял у порога, глядя туда, где все беззвучно говорило о насилии. Потом, быстро ступая по ковру, он пересек комнату, поднял цилиндр и, глядя очень серьезно, примерил его связанному Тодхантеру. Цилиндр был так велик, что закрыл едва ли не все лицо.
- Шляпа мистера Кана, - сказал ученый, разглядывая подкладку в лупу. Почему же шляпа здесь, а владельца нет? Кан не грешит небрежностью в одежде, цилиндр - очень модный, хотя и не новый, его часто чистят. По-видимому, Кан - старый денди.
- О Господи! - выкрикнула Мэгги. - Вы б лучше его развязали.
- Я намеренно говорю "старый", - продолжал Гуд, - хотя, быть может, доводы мои немного натянуты. Волосы выпадают у людей по-разному, но все же выпадают, и я бы различил через лупу мелкие волоски. Их нет. Потому я и считаю, что мистер Кан - лысый. Сопоставим это с высоким, резким голосом, который так живо описала мисс Макнэб (потерпите, мой друг, потерпите!), сопоставим лысый череп с истинно старческой сварливостью - и мы посмеем, мне кажется, сделать свои выводы. Кроме того, мистер Кан подвижен и почти несомненно - высок. Я мог бы сослаться на рассказ о высоком человеке в цилиндре, но есть и более точные указания. Стакан разбит, и один из осколков лежит на консоле, над камином. Он бы туда не попал, если б разбился в руке такого невысокого человека, как Тодхантер.
- Кстати, - вмешался священник, - не развязать ли его?
- Стаканы говорят не только об этом, - продолжал эксперт. - Я сказал бы сразу, что мистер Кан лыс или раздражителей не столько от лет, сколько от разгульной жизни.
Как известно, Тодхантер тих, скромен, бережлив, он не пьет и не играет. Следовательно, карты и стаканы он припас для данного гостя. Но этого мало. Пьет он или не пьет, вина у него нету. Что же было в стаканах? Осмелюсь предположить, что там было бренди или виски, по-видимому, дорогого сорта, а наливал его мистер Кан из своей фляжки. Мы узнаем определенный тип: человек высокий, немолодой, элегантный, немного потрепанный, игрок и пьяница. Такие люди часто встречаются на обочине общества.
- Вот что, - закричала девушка, - если вы меня к нему не пустите, я побегу звать полицию!
- Не советовал бы вам, мисс Макнэб, - серьезно сказал Гуд, - спешить за полицией. Мистер Браун, прошу вас, успокойте своих подопечных - ради них, не ради меня. Итак, мы знаем главное о мистере Кане. Что же мы знаем о Тодхантере? Три вещи: он скуповат, он довольно состоятелен, у него есть тайна. Всякому ясно, что именно это - характеристика жертвы шантажа. Не менее ясно, что поблекший лоск, дурные привычки и озлобленность неоспоримые черты шантажиста. Перед вами типичные персонажи трагедии этого типа: с одной стороны, приличный человек, скрывающий что-то, с другой стареющий стервятник, чующий добычу.