А чабан стоял и всё держал Майю, подымая её к небу и в тоске ожидая, скоро ли и над его головой блеснёт солнце; он даже позабыл и о том, что можно бы пойтик нему навстречу.
Вот оно и блеснуло... и на побитых дождём стеблях ковыля засияли в его лучах алмазы и яхонты капель; и попадали эти лучи на личико Майи и её грудь... А там, куда умчались тучи, ещё гудел гром. Тогда фея вздохнула и тихо простонала:
- О мама! мама!..
А чабан крепко прижал её к груди, и ему стало так радостно!
- Так ты жива! Эх, как это хорошо! А я думал, что гром-то убил тебя!
- Я в лес хочу! Здесь мне страшно!.. - тихо сказала Майя.
- Да ведь она уж ушла, гроза-то! - вскричал чабан.
- Она опять воротится назад! Неси меня в лес!
- Но как же снесу тебя? Я не пойду туда! Чего там? Деревья, и всё!..
- Нет, скорей отнеси меня! - настаивала фея.
- А я останусь один здесь? - спросил её чабан и задумался... Тут есть что-то нехорошее!.. Что же в том, что один? Он всегда был один. И степь так близка и родна ему. Но почему же ему не хочется отнести её в лес? А отнести-то очень не хотелось!
- Знаешь, - сказал он, - мне кажется, что, коли я отнесу тебя туда, так это будет похоже на то, как бы я разрезал себя на две половинки и они разошлись в разные стороны, - одна в степь, другая - в лес, вот что! Пожалуй, лучше этого не делать. А? что ты скажешь?
- Но я боюсь здесь! Я хочу в лес! Мне тоже будет скучно без тебя... ты думаешь - не будет? Ах нет! очень будет... но я хочу в лес! я боюсь здесь!.. какая гроза!!.
- Ну, так как же мы будем? Тебе будет нехорошо без меня, а мне - без тебя. Останься-ка со мной! Что тебе гроза? Как придёт она, я запою песню и буду петь до той поры, пока она будет метаться по степи, - вот и всё!
- Ах, разве ты можешь с ней сладить? Она схватит тебя и со мной и может кинуть так далеко, что мы долетим до моря!
- До моря - это не далеко!.. - задумчиво говорил чабан. - Но как же я отнесу тебя, когда мне этого так не хочется!.. Э?!. И потом - здесь я дал тебе счастье, и ты мне, а в лесу... Ну-ка, скажи, что ты видела там?
Тут и Майя задумалась и, немножко помолчав, печально сказала:
- Это так, счастье здесь! но... ведь его так мало! Это я тебе тогда ещё, в первый раз, хотела сказать. Оно, пожалуй, только ожидание; вот что твоё счастье!..
Им стало грустно после этого; а над ними небо, освежённое грозой, тихо и ласково улыбалось. Чабан посмотрел на него и вдаль кругом себя и нигде не нашёл ответа на свои думы.
- Ну, пойдём! Я отнесу тебя до опушки.
Он понёс её молча и смотрел не в глазки её, как раньше, а в тёмную, смоченную дождём землю, и она, сидя у него на руках, молчала. В них обоих было что-то новое, чего они не понимали, но что мешало им так весело целоваться, как раньше они целовались.
- Прощай!.. Когда ты выйдешь из леса ко мне? - спросил он, опуская её с рук на землю у опушки леса, под ветви, осыпанные, точно драгоценными каменьями, каплями дождя, горевшими на солнце и молчаливо отдыхавшими от бури.
- Приду? Не знаю, когда... Когда захочу, - не раньше! - ответила Майя.
- Ну, так поцелуй на прощанье.
Она крепко, крепко обняла его и поцеловала - горьким поцелуем сомнения, а потом пошла в лес, не оглянувшись на него. На неё падали с потревоженных веток холодные крупные капли, и от них ей было холодно. Лес молчал угрюмо и сосредоточенно, тропинка сделалась почему-то густой, но менее красивой, чем прежде, и цветы были не так красивы, и меньше было их... и всё было странно, не так, как прежде, точно у Майи теперь были новые глаза.
А как просторно там, в степи, и как там ярко! Он, наверно, сидит под ветвями осокоря и думает, глядя вдаль, положив на руки голову. Часто он так сидит и много думает. Часто, когда она засыпала у него на руках, а он переставал баюкать её песней, она сквозь дрёму наблюдала за ним, и, хотя ей казалось, что его сердце не с нею, всё-таки хорошо было смотреть в его горячие очи!.. Она шла.
Ветви деревьев осторожно дотрагивались до её плеч и рук и точно хотели сказать ей шёпотом что-то; но она чувствовала ничего, кроме того, что печаль наполняла ей сердце...
Вот на дороге у ней стала царственно пышная лилия, и отягчённая дождём её серебряно-бархатная пышная чашечка почему-то так грустно качается. И эта лилия так бела, чиста, свежа! И, кажется, так гордится всем этим.
Майя наступила на неё ножкой, стебель жалобно хрупнул... и вот она, эта чистая лилия, лежит в грязи, вся измятая.
Майя посмотрела на неё, и ей стало за что-то стыдно и чего-то жалко.
- Я сделала сейчас так же, как эта Страшная Судьба, о которой рассказывал мне в степи он! А вот дворец матери!
Он стоял таким же красивым, как раньше, но в нём было что-то грустное.
- Мама!!. - рыдая, вскричала Майя и смотрела на ступени перед дверями дворца.
Как и раньше, они были обвиты тёмной зеленью плюща; ярко блестели белые душистые жасмины и жёлтые азалии бархатной зелени и дышали густым ароматом в открытые окна дворца. В одном из них, из-за цветов, смотрели вниз на Майю её сёстры, и их лица были строги и печальны, хотя и казались тоже чашками белых тюльпанов.
- Мама?!. - спросила сквозь слёзы Майя, не входя на ступени.
Лес повторил вслед за нею угрюмо: "Мама!?." Сёстры качнули печально и строго головками; деревья тоже качнули вершинами, и с их ветвей попадали частые, крупные слёзы.
- Ты убила её! - сказала старшая сестра.
- Ты не сестра нам больше! - добавили две остальные.
Майя посмотрела на них с холодом в сердце... Мать умерла, значит?.. Умерла?!.
Маленькая фея наклонила головку на грудь, и ей показалось, что маленькая змейка ужалила её в сердце... "Но ведь мать-то старушка уж была, и умерла ли она оттого, что я не послушалась её, или оттого, что пришло время смерти, - едва ли знают это сёстры!.." Зачем же они говорят так строго и теперь вот смеются над нею там, вверху, меж цветов? Или им оттого, что они сказали ей, стало легче? Что она им сделала дурное? Ничего! Ну, и пусть их остаются себе! Ей их не жалко, потому что они обидели её, и лес ей больше не нравится.
Майя пошла по лесу к своему любимому буку и забралась в его густую пахучую листву, омытую дождём. Она смотрела в небо; там уже вспыхивали звёзды, они были ещё малы и тусклы, мигали так грустно; небо было печально; а лес, казалось ей, молчал укоризненно, сухо, сердито... Она была одна и заплакала.
Слёзки из её глаз падали на листок бука, с него - на другой, третий, потом на землю... и, когда она проснулась на другое утро, под буком из травы выглядывали анютины глазки, а со степи над лесом плыла песня:
Э! Э!.. Почему тебя нет?
Давно уже солнце блестит,
Но нынче я им не согрет,
И сердце в груди моей спит!
И что-то в нём петь не даёт...
Эгой!.. Как тот жалок, кто ждёт!
Э! Э!.. Кабы я да умел
По ясному небу летать,
Я много бы огненных стрел
У грома старался отнять
И той, что вчера целовал,
Из них бы корону сковал!..
"Вот он уже и поёт! Как грустно звучит его голос один! Отвечу ему..." - подумала она и запела:
Весь покоем и мглой
Лес угрюмый объят...
Лишь деревья листвой
Тихо, нежно шумят.
Вот в просвете меж туч
Пышных, тёмных ветвей
Солнце бросило луч
В скрытый тенью ручей.
Оживлён, освещён
Этим ярким лучом,
Загорелся весь он
Разно цветным огнём,
Точно гном-чародей
Щедрой дланью своей
Бросил в этот ручей
Драгоценных камней!..
- Эгой!!. - радостно неслось со степи.
Лентами песни твоей
Сердце себе я украшу!
Солнце сияет светлей,
Слушая песенки наши!
Эх, как я жадно ловлю
Трель твоих маленьких песен!
Степи простор стал мне тесен,
Вот как тебя я люблю!!.
А она продолжала:
Я дыханьем цветов
Ароматным дышу,
И тебя я спешу
Целовать!
"Понеси ты ему
Сладкий наш аромат!"
Мне цветы говорят,
Я иду!..
И в две минуты она была уже у опушки.