И для него это, разумеется, вполне нормально потому что он уже стар и близится к дряхлости, но вот для молодого доктора, который еще не отработал свое образование и только-только приступил к работе, это было бы ненормально. В ООН поговаривали о том, что надо обязать все законодательные органы выделить медицинские фонды на то, чтобы врачи продолжали работать. Если даже исчезнут все болезни, врачи будут нужны по-прежнему. Это ничуть не умаляет их значения, ибо острая нужда в их услугах будет возникать снова и снова.
Тут док услышал на улице приближающиеся шаги, свернувшие к его калитке, и сразу выпрямился в кресле.
Быть может, пациент, знающий, что он дома, зашел его повидать.
-- О, -- Дженет была весьма удивлена, -- никак, это мистер Джилберт!
И это действительно был сам Кон Джилберт.
-- Добрый вечер, док. Добрый вечер, миз Келли.
-- Добрый вечер, -- ответила Дженет, подымаясь, чтобы уйти.
-- Вам незачем уходить, -- сказал Кон.
-- У меня есть кое-какие дела, я и так уже собиралась идти в дом.
Кон поднялся на крыльцо и присел на лавку.
-- Чудесный вечер, -- провозгласил он, помолчав.
-- Не без того, -- согласился док.
-- Самая чудесная весна, какую я видел, -- продолжал Кон, мучительно подбираясь к сути своего дела.
-- И мне так кажется. По-моему, сирень никогда не пахла так славно.
-- Док, -- решился, наконец, Кон, -- я задолжал вам немножко деньжат.
-- Да, кое-что.
-- Вы не представляете, сколько именно?
-- Ни в малейшей степени. Я никогда особо не утруждал себя выяснением.
-- Считали, что это пустая трата времени. Считали, что я никогда не уплачу.
-- Что-то в этом роде, -- кивнул док.
-- Вы меня врачевали очень долго.
-- Верно, Кон.
-- У меня с собой три сотни. Как вы думаете, это сойдет?
-- Давайте скажем так, Кон, -- ответил док. -- Я бы оценил все скопом в меньшую сумму.
-- Ну, тогда мы будем вроде как квиты. Мне кажется, что три сотни будет по-честному.
-- Если вы так считаете.
Кон извлек свой бумажник, вынул из него пачку купюр и протянул ее доку. Док взял ее, сложил пополам и сунул в карман.
-- Спасибо, Кон.
И внезапно дока пронзило курьезное чувство, будто он должен что-то понять, будто есть некая догадка, которую осталось только ухватить за хвост.
Но не мог выудить ее из подсознания, как ни старался.
Кон поднялся и шаркая направился к ступеням.
-- Я как-нибудь загляну, док.
Док заставил себя вернуться к действительности.
-- Разумеется, Кон. Заглядывайте. И спасибо.
Он сидел, не раскачиваясь, и слушал, как Кон идет по дорожке к калитке, а потом прочь по улице, пока шаги старика не стихли в отдалении.
Док решил, что если надо встать и взяться за журнал, то теперь самое время.
Хотя, скорее всего, это чертовски глупо. Пожалуй, медицинские журналы больше никогда не понадобятся.
Отодвинув журнал в сторону, док выпрямился, гадая, что его тревожит. Он читал уже двадцать минут, но прочитанное в сознании как-то не удерживалось; док не вспомнил бы и слова.
"Я слишком расстроен, -- думал он. -- Слишком взбудоражен операцией "Келли", ну надо ж так назвать: операция "Келли"!"
И снова вспомнил все до мельчайших подробностей.
Как он испробовал это средство в Миллвилле, потом поехал в окружную медицинскую ассоциацию, и как окружные доктора, пофыркав и высказав весь свой скептицизм, все-таки позволили себя убедить. Оттуда док Келли двинулся в ассоциацию штата, а там -- и в АМА.
И наконец, наступил тот великий день в ООН, где пришелец предстал перед делегатами, и где дока Келли представили присутствующим -- а затем встало светило из Лондона и предложило назвать проект именем Келли, и никак иначе.
Док помнил, что тогда его переполняла гордость, и попытался возродить в себе это чувство, но это ему ни капельки не удалось. Больше никогда в жизни он уже не сумеет ощутить такую же гордость.
Вот так он и сидел в ночи -- простой деревенский доктор в своем кабинете, пытающийся чтением наверстать то, на что никогда не было времени.
Но теперь все переменилось, и времени стало больше чем достаточно.
Док пододвинул журнал в отбрасываемый лампой круг света и углубился в чтение.
Но дело двигалось медленно.
Он вернулся назад и перечитал абзац заново.
То ли он постарел, то ли глаза видят хуже, то ли он просто поглупел.
Вот оно, это слово -- ключ ко всему, та самая догадка, которую только оставалось ухватить за хвост и извлечь на свет Божий.
Поглупел!
Наверно, не совсем поглупел. Может, просто стал тугодумом. Не стал менее умным, а просто не таким догадливым и остроумным, как прежде. Просто начал не так быстро ухватывать суть.
Марта Андерсон забыла, сколько нужно дрожжей для выпечки своих знаменитых премированных булочек -- а прежде Марта нипочем не забыла бы этого.
Кон оплатил свои счета, а по шкале ценностей Кона, которую он свято исповедовал всю жизнь, это была чистейшей воды глупость. По мнению Кона, остроумно и дальновидно было бы теперь, когда наверняка известно, что доктор ни за что ему не понадобится, просто забыть о своих долгах. Да и потом, сделать это было нелегко; он будет теперь ворочаться всю ночь, не в силах забыть содеянное.
А еще пришелец сказал одну вещь, которую док тогда принял за шутку.
-- Никакого страха, -- говорил пришелец, -- мы вылечим все ваши болезни. Включая, скорее всего, и несколько таких, о которых вы и не подозреваете.
Не был ли такой болезнью разум?
С подобной мыслью примириться трудно.
Но если некая раса одержима разумом в той же степени, что и человечество, то это можно считать болезнью.
Когда он становится таким безудержным, как в последние полстолетия, когда достижение громоздится на достижение, а технология на технологию, когда прогресс идет настолько быстро, что люди не успевают перевести дух, то разум может стать болезнью.
"Я уже не столь догадлив, -- подумал док, -- не столь сообразителен, чтобы ухватить значение абзаца, перегруженного медицинской терминологией, и вынужден дольше думать, чтобы уместить это в мозгах".
А так ли уж это плохо?
Глупейшие известные доку люди были счастливейшими из его знакомых.
И хотя это нельзя счесть призывом к запланированной глупости, но вполне можно интерпретировать, как мольбу о менее изнурительной разумности.
Док отодвинул журнал в сторону и уставился на свет лампы.
Миллвилл почувствует это первым, ибо именно Миллвилл стал пробным камнем. А шесть месяцев спустя это узнает на себе весь мир.
"Интересно, насколько далеко идет процесс отупения?" -гадал доктор, ибо это стало вопросом жизни и смерти.
Станем ли мы лишь чуточку менее сообразительными?
Или вернемся к пещерным временам?
Или прямиком -- к обезьянам?
Кто знает...
И все, что он должен сделать -- это снять телефонную трубку.
Он сидел, окаменев от мысли, что операцию "Келли" следует прервать, что спустя многие годы смертей, боли и страданий человек должен отвергнуть избавление от них.
Но пришельцы-то! Пришельцы не могут позволить этому зайти чересчур далеко. Кто бы они ни были, доктор все-таки верил, что люди они достойные.
"Может, мы просто столкнулись с недопониманием, не достигли духовного контакта, и тем не менее в наших побуждениях есть нечто общее -- сострадание к слепым и беспомощным.
А если мы заблуждаемся, -- гадал док, -- что, если пришельцы предлагают ограничить самоуничожительную мощь человечества, пусть и ценой унижения его до презренной глупости... какой же ответ следует дать тогда? А может, замысел состоит в том, что перед вторжением человечество надо просто ослабить?"
И внезапно док все понял.
Он понял, что каковы бы ни были шансы на то, что он прав, сделать уже ничего нельзя.