С какой стати ей идти к нему, если деньги прислали в волость?
– А может, Грыцько сам придет в волость, а то к нему идти... и дойду ли я? – говорит Приська.
– Может, и придет. Дожидайся.
Приська присела на крыльце. В волости суета, беготня: один идет туда, другой выходит, третьего ведут... Прыщенко важно выступает и, сверкая глазами, спрашивает: «Ну что, взял?» За ним Комар, низко наклонившись, глухо бубнит: «Засыпал деньгами, а ты еще спрашиваешь, взять ли? Да еще погоди хвастать... что еще посредник скажет». «Сунься, сунься к посреднику, – кричит Прыщенко. – И посредник тебе напоет!..» И пошли со двора.
За ними выходит Луценчиха, багрово-красная, и сердито ворчит:
– Что это за суд? Какой это суд? Три дня продержали, еще три дня сиди! Дома полный разор, а он одно – сиди! Где это видано – неделю держать человека в холодной?...
– Гляди, как мужа жалеет; сама пришла вызволять... соскучилась! – донеслось из толпы.
Луценчиха презрительно оглядела толпу, плюнула и удалилась; хохот сопровождал ее.
«Всюду свое горе, – думала Приська, – а чужим только смех».
– А вот Грыцько череду за собой ведет! – сказал кто-то.
Приська глянула. По дороге, размахивая палкой, шел Грыцько, а за ним плелись, понурившись, человек десять крестьян.
– И это все на отсидку, – заметил другой.
– Конечно! – добавил третий.
Кое-кто захохотал.
Грыцько приблизился к крыльцу. Среди следовавших за ним Приська узнала Очкура, Гарбуза, Сотника, Воливоду. Подойдя к крыльцу, Грыцько поздоровался.
– Тут старшина?
– Тута.
Он вошел в помещение волости и вскоре вернулся оттуда вместе со старшиной.
– Вы почему не платите подушной? – крикнул тот.
– Помилуйте, Алексеич! Разве вы не знаете, какая осень была? Заработка никакого!
– А на пропой есть? – крикнул старшина.
– Из шинка не вылезают, – тихо сказал Грыцько.
– В холодную их! – приказал старшина.
Десятники повели всех в холодную. У Приськи заколотилось сердце. «Ну за что, про что? – стучало у нее в голове. – Разве они виноваты, что не было заработков? Господи, доколе же они будут с бедных людей шкуру драть? И что им поможет, если они будут держать людей в холодной?» Раньше ей никогда не верилось, когда Филипп, бывало, рассказывал, что его хотели посадить в холодную и он еле отпросился. Теперь она все это видела своими глазами. И Луценко сидит за то же. Она слышала, как ему угрожал Грыцько. Видно, Луценчиха жаловалась, да ничего не вышло, только посмеялись над нею. Они и над этими несчастными смеются. Ни жалости, ни сердца нет у них!.. Настоящие собаки, прости, Господи!
Задумавшись, она и не слышала, как старшина допрашивал Грыцька.
– А ты зачем с этой два рубля удержал?
– С кого? – словно не знал, о чем идет речь, в свою очередь спросил Грыцько.
– Хозяйка! Как тебя? О тебе говорят, – сказал ей кто-то из стоявших поблизости.
Приська поднялась и подошла к старшине.
– С нее? – спросил Грыцько.
– Да.
Грыцько усмехнулся.
– Вы же знаете, что мне пятирублевую бумажку дали, сдачи не было. Два рубля у меня осталось; я ей отдам.
– Так вот у него твои деньги, – сказал ей старшина и пошел в канцелярию.
Грыцько двинулся за ним. Приська потянула его за рукав.
– Когда же ты отдашь деньги, Грыцько? – тихо спросила она.
– Тьфу! Как собака пристала! – огрызнулся Грыцько.
– Тьфу! Как собака пристала! – огрызнулся Грыцько. – Когда будут – отдам. Я про них забыл и отдал вместе с подушной.
– Как же это, Грыцько? С меня следовало три рубля, а ты пять взял.
– Знаю, что три. Я три и посчитал, а пять отдал.
– А мне кто отдаст?
– Кто? Известно, свои придется выложить.
– Так дай сейчас, мне очень нужно.
– Где же я тебе сейчас возьму? С собой денег не ношу. Приди домой, отдам.
– Когда ж прийти?
– Да после праздников приходи.
У Приськи в глазах помутилось.
– Как после праздников? Мне до праздников нужно.
– Что с тобой говорить! Где же я тебе сейчас возьму? – крикнул Грыцько, махнул рукой и скрылся за дверью.
– С него получишь, если лишнее взял! Он отдаст! – послышались возгласы.
– Он у меня полтинник заел...
– А у меня рубль; да еще в холодной поморозил...
– О, на это он мастер! Еще с панщины научился с людей шкуру драть!
Приська вернулась домой задумчивой и нерадостной. Грыцько уже начинает измываться над нею, а это только начало. Сегодня при всех собакой назвал ее. Подумайте! За что? За то, что свое потребовала? Верно говорят – кровопийца! И так глубоко запала в ее душу обида, так берет за сердце, что Приська места себе не находит. Как гвоздь, вошла она в голову. И она не может ее забыть. Нет, я этого так не оставлю. Зачем мне тебя спрашивать, когда прийти за своим? Взял – так отдай! Говорит: нет у него. У кого? – У него нет... Нет, нет... сегодня же пойду. Пообедаю и сразу же пойду. И не уйду из твоего двора, срамить буду перед всем селом, пока не отдашь.
И Приська, пообедав, пошла. Грыцька она застала за обедом. Его глаза встревоженно перебегали с одного предмета на другой, лицо хмурое, чуб торчмя – признак, что Грыцько уже выпил.
– Скоро пришла! – глухо произнес он, увидав Приську.
– За своим, – ответила она резко.
– Подожди же, пока пообедаю, – не то издевательски, не то угрожающе сказал Грыцько.
Приська села на край нар, ждет. В хате тихо; только слышно, как стучит ложка, как шлепает Хивря от печи к столу, как сопит Грыцько. Никто и словом не обмолвится, будто онемели. Но молчание это гнетущее, грозное... Кажется, достаточно произнести первое слово, и оно, как ветер, раздует пламя пожара, и разгорится жаркий, буйный спор.
Приська, понурившись, сидит, прислушивается к этой враждебно-настороженной тишине; глядит, как сверкают злые зеленые глаза Хиври и как по-разбойничьи, исподлобья пялит глаза Грыцько.
Вот обед и кончился. Грыцько встал, перекрестился, принялся набивать трубку.
– Подожди, пока выкурю, – с глумливой усмешкой говорит Грыцько, выходя из хаты.
Приська вся затряслась. Сидит, молчит, дожидается. Не скоро вернулся Грыцько.
– А ты все ждешь? Подожди же еще, пока высплюсь, – говорит Грыцько, ехидно улыбаясь.
Приська не выдержала. Словно кто-то хлестнул ее кнутом изо всех сил – она рванулась, и слезы градом посыпались из ее глаз.
– Грыцько! Бога побойся! – сквозь слезы произнесла она. – Мало ты издевался над нами при жизни Филиппа? Мало крови с нас выпил, когда жили у тебя? Так еще над несчастной вдовой и сиротой потешаешься!.. Бог все видит, Грыцько. Не тебя накажет, так детей твоих.
Туча-тучей посмотрел на нее Грыцько; глаза загорелись от злобы.
– Ты еще грозиться пришла? – крикнул он.
– Бог с тобой, Грыцько! Не грозиться, а за своим пришла. Бога вспомни... Праздник святой идет... Ты будешь есть и пить, а тут гроша нет за душой.