Ибрагимбеков Максуд
Магсуд Ибрагимбеков
Окрашенные темной охрой котлы на плоской крыше белого двухэтажного здания бани возвышались над всем этим отдаленным районом города. Их монотонный рокот днем и ночью разносился над окрестными кварталами и был слышен в любом дворе даже тогда, когда налетал норд.
Жители улицы привыкли к шуму котлов и обычно не замечали его, баня была построена в середине прошлого века, и уже пятое или шестое поколение района преуспевало, плодилось, разочаровывалось, побеждало или проигрывало в многообразной жизненной борьбе под их шум. Баня здесь была единственной достопримечательностью, и никого не удивляло, что знатоки и любители настоящей бани приезжают сюда из самых дальних районов города.
Единственное неудобство, которое причиняла баня в прежние времена, был дым, четким черным столбом поднимающийся в небо и выстраивающийся затем на эмалевом голубом фоне в беспрерывно меняющиеся изображения фантастических деревьев, зверей и птиц. А при ветре коричневая мгла заволакивала улицы и выпадала на листьях деревьев и развешанном во дворах белье жирными, легко размазывающимися хлопьями копоти. Никто не жаловался, дым и копоть люди воспринимали, наверное, как неизбежное следствие закона компенсации, по которому человеку за все хорошее приходится в конце концов платить, а любой здравомыслящий человек, в районе же этом жили преимущественно люди вышеупомянутого склада ума, понимал, что за старинную баню с двух- и трехкомнатными номерами, сплошь облицованными розовым и нежно-голубым мрамором, с бассейном в общем зале и лежанками из мрамора тех же цветов, с высококвалифицированными массажистами и терщиками, а также с чайханой, в которой с раннего утра до поздней ночи подают прекрасный чай с лимоном, - дым и копоть очень небольшая плата. Со временем в кочегарке переделали топку и перешли с мазута на газ. Теперь над трубой медленно переливались густые струи почти прозрачного раскаленного воздуха, в котором в судорожном танце дергались и сгорали бумажные воздушные змеи, направляемые сюда руками и волею инициативных окрестных мальчишек, сразу сумевших оценить и использовать еще одно и не последнее побочное благо, выпадающее на долю предприимчивых людей, живущих в период стремительного технического прогресса.
Двор Джалил-муаллима примыкал к зданию бани, к задней глухой его стене. Двор считался одним из самых лучших в околотке, стараниями Джалил-муаллима он был сплошь озеленен и ухожен, и, если бы не знать, что это двор городского дома, можно было бы подумать, что это дачный участок где-нибудь в приморской части Апшерона, на котором, как водится, произрастают и виноград и инжир. А у самых заботливых и понимающих "землевладельцев"- гранаты н черный тут. В очень раннее летнее утро Джалил-муаллим стоял посредине своего двора и с неудовольствием прислушивался к шуму котлов, который, как ему казалось, сегодня мешает сосредоточиться и вспомнить сон, увиденный минувшей ночью.
Судя по тем туманным обрывкам, которые мелькали в его сознании и никак не соглашались соединиться в целое, сон был тоскливым и неприятным, но вспомнить его все равно хотелось, и Джалил-муаллим ничего с этим мучительным желанием поделать не мог.
Он прошёлся по двору, рассеянно подвесил виноградную лозу, сорвавшуюся с талвара, недовольно покачал головой, обнаружив, что одна из кистей сильно поклевана птицами, потом подошел к огороду - нескольким грядкам общей площадью пять на четыре метра. Здесь Джалил-муаллим; в зависимости от времени года выращивал лук, помидоры, щавель, кресс-салат, а также различные цветы.
По его мнению, свежие овощи, сорванные прямо перед едой, особенно полезны для, организма, работа в огороде и хождение по земле босиком приносит также большую, пользу - через кожу ступней уходит электричество, накопившееся за день в теле человека. Знакомый фельдшер рассказал ему как-то, что в организме человека, живущего в городе скапливается электричество, которому нет выход вследствие изолирующего действия асфальта.
На Джалил-муаллима рассказ этот произвел большое впечатление, он теперь часто очень отчетливо представлял себе, как электричество собирается в тугие тяжелые комки в области сердца и в голова и давит на все нервы. Это он ясно ощущал весь день, а по вечерам непременно прогуливался по огороду, глубоко погружая ноги в землю, и каждый раз испытывал облегчение, чувствуя, как уходит в песок тяжелое напряжение. Впрочем, по мнению, никогда благоразумно вслух не высказываемому, жены и дочери, никакой разрядки в организме Джалил-муаллима не происходило, а если даже какое-то количество напряжения и уходило незаметно в почву дворового огорода, то все равно в его теле оставалось столько электричества или другой, неизвестной науке формы энергии, что ее с избытком хватило бы для зарядки почвы всех огородов и плантаций в окрестностях Баку.
Осмотр огорода времени не занял, земля была достаточно влажная, как всегда, огород он поливал по вечерам, ближе к ночи. Джалил-муаллим прошел к тутовому дереву в глубине двора, под которым стояли два улья - предмет гордости Джалил-муаллима. Это были единственные ульи в этом районе, И, как надеялся Джалил-муаллим, во всем городе; до сих пор никто не сообщал ему, что в Баку кто-нибудь еще держит пчел.
Он с удовольствием прислушался к ровному гуду, издаваемому обоими ульями, пчелы уже проснулись, но еще не вылетали. Было слишком рано, и пчелы ждали момента, когда короткая предрассветная прохлада с пресной росой на чашечках спящих полураскрытых цветов сменится теплым воздухом, воздухом их мира, воздухом жизни, пахнущим нагретой влажной землей и корой деревьев, медом и цветами, теплым человеческим телом...
К пчелам Джалил-муаллим относился с большим уважением. Он каждый раз испытывал чувство тихой радости и умиления, наблюдая за действиями этих трудолюбивых и самоотверженных существ. Когда же ему надо было привести в беседе наглядный пример дружбы и разумного поведения, он непременно упоминал о пчелах. По его глубокому убеждению, люди сильно выиграли бы, если бы переняли у пчел умение отдавать во имя близких все самое ценное, что у них есть. Он рассказывал о них и тогда, когда приводил примеры о взаимном уважении или вреде эгоизма, в этих случаях упоминание о пчелах оказывалось удивительно убедительным и уместным. Труднее было ссылаться на них в беседе о людской неблагодарности, беседе, после которой у Джалил-муаллима появлялось чувство удовлетворения от правильности своей жизненной линии, но он надеялся, что со временем найдет, наблюдая за жизнью роя или отдельных пчел, характерные особенности, убедительно подтверждающие отсутствие в их рядах существ, страдающих самым страшным пороком - неблагодарностью.
Это наблюдение он собирался в будущем использовать для иллюстрации тех самых бесед, к ведению которых Джалил-муаллим чувствовал призвание и готов был начать их при .первом же удобном случае.
Собака, черная кавказская овчарка с какой-то посторонней примесью, спала на матрасике у лестницы на веранду. Она открыла глаза, когда он встал над нею, без всякого выражения посмотрела на Джалил-муаллима и снова задремала.
Джалил-муаллим, тихо ступая, поднялся на веранду, прошел на кухню, достал из холодильника кусок требухи, накрошил ее в миску, добавил хлеба и вернулся во двор.