С тигром, с бешеным слоном, с разъяренным носорогом и с голодным удавом нужно встречаться на свободе.
Так сказал Никита и выпятил челюсть.
Митя задышал и тоже выпятил челюсть. Им обоим представились дикие животные в диких лесах.
Вот то, что им представилось. Но это не имеет никакого значения: будем думать, что они по-настоящему попали в какой-то огромный лес, населенный удавами, львами, носорогами, крокодилами, пауками и множеством маленьких обезьян...
Никита очень быстро совершил несколько мужественных подвигов.
Он ловко увернулся от носорога, который вонзил нос в баобаб и так и остался.
Он ловко засунул крокодилу палку в рот поперек, и крокодил так и остался.
Он ловко связал целой куче обезьян хвосты в один узел, - вот была потеха!
Льву он набил полны глаза песком, а удаву дал проглотить вместо себя старое, драное кресло, которым удав сразу же подавился.
Митя для борьбы с чудовищами был мал. Он струсил и сейчас же очутился у себя в комнате. Никита, покончив в это время с бешеным слоном, выскочил из фантастических лесов и тоже очутился в комнате рядом с Митей...
- Значит, едем, Митька! - сказал он. - Подымай паруса!
Митя оглянулся: про какие паруса говорит Никита? И спросил:
- Мы поедем на лодке?
- Не глупо сказано, малыш, - поедем на лодке. Собирайся. Ничего лишнего. Возьмешь с собою одеяло, оружие и бутылку молока.
- А мячик взять можно? - спросил Митя.
- Нельзя.
- А лопатку и ведерко можно взять?
- Нельзя.
- А человека с тачкой, который заводится, - тоже нельзя?
- Нельзя. Молчи, не спрашивай, иначе останешься дома.
- А медведя мы возьмем? Он плюшевый, - спросил Митя.
Но Никита уже не отвечал на глупые вопросы. Не теряя времени, он готовился к отъезду. Он похитил из кухни сумку для провизии. Он положил туда два байковых одеяла.
Всем известно, что путешественники и северо-американские индейцы шагу не ступят без байкового одеяла.
Он положил в сумку английский ключ от двери, два яблока, соли в бумажке, кусок ситного хлеба, Митькину бутылку с молоком, запас пистонов для ружья, пучок стрел, умело отравленных при помощи макания в грязное ведро на кухне, два запасных меча и много, много сахару, насыпанного из сахарницы в чулок.
Никита стащил со своей постели простыню. Вывернул палку из половой щетки. Привязал к этой палке, к двум концам, простыню, - получился превосходный парус.
Затем Никита и Митя вооружились с головы до ног.
Никита взял сумку, Митя парус, и, крадучись, припадая к полу при каждом подозрительном шуме, они пробрались на лестницу, захлопнули за собой дверь на английский замок и горохом скатились вниз.
Они выбежали на набережную реки Ждановки, где у Тучкова моста стояла маленькая лодочная пристань. В это время к ним подошел цыган.
ЦЫГАН
Этот цыган был не настоящий цыган, - черный, бородатый, с серьгами в ушах, с медным котлом за плечами.
Этот Цыган была собака. Он сунул Мите в щеку холодный нос. Поднял лапу и подал ее Никите, после чего вежливо улыбнулся.
Цыган была серая, худая и очень добрая собака, большой друг Никиты и Мити, и такая умная, что про нее один мальчик со Ждановки рассказывал, будто она умеет даже говорить по-русски, но не всегда, а когда захочет.
Однажды вечером Цыган сидел с этим мальчиком на берегу реки Ждановки и вдруг взял да и рассказал историю своей жизни.
"Я родился на Крестовском острове, рано лишился матери, и детство мое было очень плачевно.
Мальчишки таскали меня за хвост, драли за уши и кидали в пруд, чтобы я научился плавать. Кошки фыркали мне в морду и царапали когтями. Куры ужасно больно клевали меня, когда, бывало, подберешься ухватить из куриного корыта кусочек.
Но я рос, и характер мой от этих испытаний закалялся.
Одно время попал я на плохую дорожку: Бровка, дрянная собачонка, подговорила заняться налетами на лавки с продуктами питания.
Слов нет, - стащишь с прилавка баранинки или вареную колбасу и так плотно покушаешь - хвостом лень муху отогнать. Но в одном кооперативе угостили меня гирей, в другом - мясники-приказчики отрубили часть хвоста и грозились в другой раз поймать - смолоть меня на краковскую колбасу. Нет, хлебнул я горя с этими налетами.
Спустили на нас на одном дворе собаку, ростом с теленка. От Бровки только шерсть полетела. Я с разодранными ушами кое-как унес ноги. "Довольно грабежей", - сказал я сам себе. И поступил в батраки к одному хозяину - бегать, гавкать по ночам на цепи. Сидишь около будки: "Э-хе-хе, скука, зря жизнь проходит, продал Цыган себя за ведро помоев... А провались, думаю, этот хозяин со своим добром, пускай сам сидит в будке..."
Ушел я от него и заголодал. Неорганизованная наша жизнь собачья, пробиваемся в одиночку. Лежу я однажды на солнышке в саду, даже тошнит есть хочется. Вдруг подходят ко мне Никита и Митя, жалеют меня, гладят, дают булочку. Не забуду этой минуты. Булочку я проглотил не жуя и в благодарность походил перед мальчиками на задних лапах. С тех пор я счастливый бродяга. Промышляю художеством среди детского населения: с доброй мордой подбегаю к детям, лаю, перекувыркиваюсь, верчусь, ловлю свой хвост. Даже самому смешно. А увижу няньку - начинаю глядеть на нее грустно, со слезой, покуда она не поймет, что собака голодная.
Вот и все мое скромное жизнеописание".
Итак, это знаменитый Цыган подбежал к Никите и Мите в то время, когда они присматривали - какую им выбрать лодку для путешествия.
Из домика на плоту вышел караульщик лодок, старый водяной человек с густой бородой и в ватном жилете.
Его звали Панкрат Иваныч Ершов-Карасев. Он был хороший знакомый Никиты.
- Лодку хотите? А вот я вам лодку дам, а вы возьмете и потонете, и лодка моя пропадет, - сказал Панкрат Иваныч Ершов-Карасев таким простуженным басом, что Митя попятился и сел на траву, а Цыган зарычал.
Но Никита не растерялся. Он вынул из спичечной коробки 65 копеек и протянул их лодочнику, обещаясь под честным словом не тонуть и лодки не терять.
Панкрат Иваныч долго сопел трубкой, чесал бороду, чесал себе под ватным жилетом, наконец согласился и вынес из домика на плоту два весла.
Лодочка, на которую он указал Никите, была внутри желтая, снаружи зеленая, с красной каймой. Звалась она "Воробей".
В лодку погрузили пледы, оружие, парус и провизию, Никита сел на весла, Митя на корму за руль. Панкрат Иваныч Ершов-Карасев вынул трубку изо рта и закричал басом:
- Отчаливай, команда!
В это время в лодку прыгнул Цыган и сел посредине, улыбаясь во всю свою собачью морду.
- Молодец, Цыган! - сказал Никита. - Едем с нами.
Он ударил в весла. "Воробей" отделился от пристани и поплыл с тремя путешественниками вниз по тихой реке Ждановке мимо зеленых и низких берегов.
БИТВА С ДИКАРЯМИ
По левому берегу Ждановки тянется высокий липовый парк, называемый Петровским. У самой воды растут старые, тенистые ивы.
"Воробей" тихо скользил по течению. Солнце взошло уже на полдень. Было жарко, и Никита держал курс ближе к левому берегу, под тенью ив.
Позади остались: строящийся огромный стадион для олимпийских игр, белые палатки лагерей военной школы и старенькая усадебка сторожа, где бродили куры и поросенок терся о корыто.
Вот к озеру, в глубь парка, рысью провели купать двух дюжих лошадей.
Вот паслась коза на веревке, и беленький козленок, поднявшись передними ножками на дерево, силился ущипнуть листочек.
Вот прошли со знаменем и барабаном, голые по пояс, маленькие пионеры.
Вот высоко на дерево взобрался коричневый человек, болтнул ногами в воздухе, бухнулся в Ждановку и поплыл.
Вот между деревьями появились мальчишки.