И она, эта девушка, приняла его уставшее тело в свои объятия и в них, в объятиях, заключила. И взяла за это совсем, можно считать, недорого, если, конечно, учитывать повседневный рост цен на товары широкого потребления и услуги, из чего само собой следует и выходит, что вовсе даже недаром причесывался молодой человек посреди дороги расческой, торчавшей большой красной ручкой из ярко-коричневой сумки. Ну прямо - как в воду глядел. 1990
МИСС
А было все как? Танька Еремееву не дала. И Бог его знает, что ей в голову забрело. Всем же давала. Ну всем - как часы. А ему - нет.
- Чего это, - сказала, - я тебе должна давать? Ты что мне, брат, жених или пионервожатый?
У Еремеева аж дар речи заклинило от таких ее наглости и коварства. Потому что ей, Таньке этой, ей никому не жалко было дать и не составляло труда. Она как-то, имел место такой эпизод, двенадцати человекам дала по собственному желанию в бытовке. Тогда получка была, и мужики распитие спиртных напитков в бытовке устроили, используя ночную смену и отсутствие начальства. А тут и Танька с крана слезла. Она крановщицей на сборке работает, в южном пролете. Ну вот, слезла она с крана, так как вышел в нем, в кране, из строя основной механизм подъема грузов, и - к мужикам в бытовку. Дескать, надо слесаря, ремонт произвести. А мужики налили ей и говорят:
- Слышь, Танек, ну его, твой ремонт, в трещину. Ты лучше дай нам.
А она говорит:
- Ну, нате.
И дала, значит. И они там с ней на фуфайках - все двенадцать человек, какие в бухаловке с получки принимали активное участие - до утра вышивали в порядке очереди. А ей - ну хотя бы чего-нибудь. Встала, отряхнула себя и все. Правда, еще стакан красного после этого дела с мужиков скачала. Сказала, с целью кровь погонять по органам. Ну и пожрать тоже запросила сытно, а не просто закусить. И они все это требуемое ей обеспечили безоговорочно - и все довольны остались. И они, и она.
А Еремееву, значит, наотрез отказала. Как последнему. Он ей говорит, что ты, мол, это, не думай, что я на шару попользоваться хочу, я водяры взял и закусь сорганизую. Все, как в кино показывают, будет. А она говорит:
- Так бросила я водяру пить. Коньяк теперь употребляю и коньячные изделия. А кроме того, - говорит, - я новую жизнь начинаю заново.
- Перестраиваешься, что ли? - Еремеев у нее спрашивает.
А Танька ему:
- Во-во, - и ушла, стервоза жареная. И еще задом так, раз налево, раз направо, раз туда, раз оттуда - ну манекенщица, не ниже или даже эта вот мисс.
А Еремеев стоит, смотрит на ее общий вид сзади и думает:
- Эх, - думает, - классная баба. Блядь, конечно, всесторонняя, но зато ж и фигура, и ноги - да все части тела при ней и классные. И на лицо тоже ничего, красивая.
Хотя насчет красивости, если честно, с объективностью, судить, Еремеев сильно Танькины заслуги преувеличивал и превозносил. Фигура, ноги и остальное все по женской линии - это да, первосортное у нее было, а красивая Танька была, если ее с женой Еремеева непосредственно сравнивать. Еремеев же, он и сам точно не знает, как на ней женился, на Любке своей. По пьяному случаю получилось. Гуляли они в одной общей компании, отмечая всенародный праздник День Конституции, выпивали, а потом танцы начались под магнитофонные записи, и Еремеев, пока расчухивался, всех, кто хоть чуть более-менее покрасивей выглядел, порасхватали и порастаскивали, а Любка, значит, в единственном числе сидит и не танцует. Не берет ее никто с собой танцевать в паре. И Еремеев тоже, получается, один сидит. Ну вот он и вылез из-за стола и говорит ей, дескать это, пошли со мной танец станцуем медленный.
А там, это, то-другое, потанцевали, все, потом еще попили, потом еще, а потом просыпается Еремеев, а Любка вместе с ним в одной кровати спит, и вся во сне такая счастливая и обрадованная, и улыбается до самых своих ушей, аж противно. То есть, видимо по всему, хорошее ей что-нибудь во сне вспоминается и снится. И так как-то само впоследствии произошло, что поженились они, Еремеев с Любкой, через ЗАГС, свадьбу отыграли, все, и стали, значит, совместно жить. И, конечно, Любка в скором времени Еремееву надоела до смерти. Сильно она все ж таки страшноватая была и вредная. Еремеев ей говорил:
- Я ж на тебе как женился? Как честный человек, можно сказать. А ты, это, недооцениваешь ни фига.
А Любка ему говорила:
- Да я могла хоть сто раз замуж пойти по любви и дружбе. И за хорошего человека. За Маслова, вон, Юрку могла и за Садошникова, тоже Юрку, который в сантехническом кооперативе начальником работает, - считала, наверно, что Еремеев не знает ничего того, что ни за кого она не могла пойти, благодаря своей блеклой наружности и возрасту, равному двадцати пяти годам с половиной.
И в таком плане пожили они с Любкой около полугода, наверно. А может, и меньше еще. Мало они, короче, успели пожить перед тем, как Танька Еремеева оскорбила в его намерениях и отказала ему бесповоротно. И он, конечно, сильно за себя и за свое мужское достоинство обиделся и за Танькой погнался вдогонку. Она, это, идет, вихляется, а он, значит, бегом за ней. Догнал, отдышался и говорит:
- А я делаю тебе встречное предложение идти за меня замуж, раз такое дело.
А Танька говорит:
- Замуж? Так ты ж, - говорит, - у нас женатый на Любке своей корявой.
А Еремеев говорит:
- Разойдусь.
- И на мне женишься? - Танька переспрашивает и уточняет.
- Ага, - Еремеев отвечает, - шоб я сдох.
И Танька, конечно, обсмеяла Еремеева от души и говорит:
- Неужели ж, - говорит, - так припекло и захотелось?
А Еремеев говорит:
- Ага, - говорит, - захотелось.
- Ну вперед, - Танька тогда говорит, - разводись.
И опять ушла. Быстрой походкой за угол. А Еремеев домой прибежал к Любке:
- Все, - говорит, - расходимся.
- Чего-чего? - Любка спрашивает.
А Еремеев ей говорит:
- А того. Ошибся я, - говорит, - в выборе тебя на роль супруги и вообще - другую я полюбил до гроба.
- Кого ж это ты полюбил, урод примороженный? - Любка на него наступает.
А он отвечает вызывающе грубо:
- Я Таню полюбил, крановщицу.
- Таньку? - Любка говорит. - Так она ж, - говорит, - блядь.
А Еремеев ей на это:
- Но, - говорит, - полегче. А то в торец заработаешь.
И тут Любка сообразила своими мозгами, что Еремеев не в шутку все это, а на полном серьезе, и проситься у него начала, мол, не надо, давай жить будем, как люди, семейной жизнью, мои мама с папой, говорит, на проведение одной свадьбы тысячу рублей истратили и комнату нам для счастливой жизни наняли.
А Еремеев говорит:
- А я тебе их верну, деньги. Заработаю, - говорит, - и верну. Всю сумму. И все. И давай, - говорит, - развод.
Но Любка, конечно, на это не смогла добровольно согласие выразить и развод давать не захотела мирным путем. До суда довела. А у нее все равно не вышло ни уха, как говорится, ни рыла. Расторгли их брачные узы по неуклонному требованию, исходящему от Еремеева. Мурыжили, ничего не скажешь, долго, а потом все ж таки расторгли.
Да, а Танька, покуда он разводился и судился, гуляла по страшной силе без разбору и со всеми подряд. Только с одним-единственным Еремеевым не гуляла. Говорила:
- Вот разведешься - и приходи, - думала, свистит он, Еремеев этот притыренный, на тему женитьбы. Так и не поверила. И не верила до тех пор, пока Еремеев ей документ не предъявил, что брак расторгнут. А она прочитала эту резолюцию в виде штампа и говорит:
- Ну и хрен с тобой - дураком, можешь на мне жениться.
И они пошли в ЗАГС, заявления подали, все, и свадьбу отметили скромную, и Еремеев к Таньке жить перебрался на постоянно.