Летом следующего года видал Пыря большую битву, страшное ратовище на большой равнине, что к полудню от Бугров лежит. Сошлись там не на жизнь, а на смерть вышедшие из лесов родские дружины, м арское, вкупе с хурами и ещё какими-то другими людьми, войско.
Люто бились они, и сеча злая не один день длилась. У родов конных мало было, ары же все сплошь на арпаках сидели. Родская дружина меж двух речек малых встала, и нагородили вои родские перед собой целый вал из телег, стволов древесных и коряг всяких, чтобы конные тут не прошли. По бокам же обрывистые берега речушек дружину родскую прикрывали, и сколь не пытались ары наскоком взять родов, всякий раз откатывались их конные сотни, теряя людей и коней под стрелами родов.
Пешие хуры и люди в полосатых одеждах, что на стороне аров бились, дважды бросались на засеку родскую, разметать, развалить её пробовали, но тоже не осилили, отошли. Так и стояли два войска друг супротив друга, тревожа противника вылазками отрядов малых, да стрелы пуская. И два дня никто никого одолеть не мог.
А на третий день, когда люди в полосатом и хуры вновь на приступ пошли, из быстро открывшихся проходов в засеке вышли конные роды, и хоть и были в числе малом, порубали врагов во множестве, а когда ары, увидав, что союзных им пеших воинов рубят, на подмогу кинулись, родская конная дружина назад, за засеку, ушла, и проходы в ней затворили вновь.
И видно было уже, что если поначалу арское сборное воинство чуть не в двое родское числом превосходило, то теперь почти что сравнялись силы, а ночью роды двумя отрядами, скрытно реки перейдя, на коней арских напали и много побили, а часть с собой угнали, и половина аров пешими осталась.
Уже показалось Пыре, что роды верх одержали, что ещё день, и разгромят они аров, но ранним утром загудели позади родской дружины рога, загрохотали барабаны, и рати беломордых цогов выступили из рассветного тумана, и тучи их длинных стрел взмыли в воздух, неся с собой смерть.
Славно бились роды. Набросились они на низкорослых цогов, словно волки на овечье стадо. Да только не бывает у овец луков, подобных цогским, чьи стрелы с десяти шагов любую бронь прошибают, и много родов смерть свою тут нашли, однако ж и цогов побили почти всех, и остатки их воинства откатились в беспорядке на закат.
Но пока роды с цогами ратились, пешие ары засеку разобрать сумели, и конные их сотни с тыла ударили по родам, и без того многих воев потерявшим.
Конные ары умеют строем биться, когда лошадей своих рядом ставят, и пиками с намета бьют, опрокидывая любую пешую дружину. Не устояли и роды, а конные их вои, коих мало было, все до одного полегли, пеших своих спасая. И погнали ары родов, и убивали их, на пики вздымая, и мало кто спасся, уцелел, выжил в той страшной сече...
Долго, почти две семидицы выслеживали арские разъезды рассеявшихся по всей округе родов, и Пыре тяжко пришлось - если б его ары нашли, долго разбираться, кто таков да откуда, не стали бы. Мечом по шее - и лежать Пыриным костям в диком поле, а душу его невесть какое посмертие бы ждало...
Но не прост Пыря, сумел он улизнуть и на полдень, а потом на восход, в обход Черного леса, двинулся. Места знакомые, бродил он уже тут, и потому надеялся Пыря, что в здешней глухомани отсидится он, переждет лихое время.
Но оказалось, что тьма народу шатается туда-сюда по Прилесью, а у реки большой под арским надзором сотни и сотни пленненых воздвигают что-то невиданное - стены громадные, башни и валы, рвы и ямы. Еле-еле уберегся Пыря, но пару раз на волос от смерти он оказывался, и вышло так, что обратный путь в родные Бугры заказан ему оказался, и пришлось бродиле на восход, а после на полуночь идти, и лишь вот в здешних, пока ещё безлюдных и диких местах, сумел Пыря отдышаться и передохнуть.
Но бродя вольно, как когда-то, меж крутых холмов восходного Прилесья, попался Пыря, и от аров, и от хуров, и от иных поимщиков не раз уходивший, десятку черных беров, и тут конец его пришел.
Связали беры бедного бродилу и поволокли с собой в обиталище свое страшное, в Черный лес, в самую глубь его, в самую чащобу, откуда ещё ни один человек живым не вышел.
Долго путь длился, и насмотрелся бедный Пыря на страхи чернолесские до сыта. Страшна и ужасна нечисть Черного леса, но ещё страшнее, ещё ужаснее сами беры, что черных плащей никогда не снимают, и колобуков черных не поднимают с лиц, а когда едят они, суют еду под них, и чавкают громко, пугающе.
Долго ли, коротко тащили беры Пырю, но вот вышли они на огромную поляну, да чего там, на поле громадное, все сплошь из камня черного, а в камне том трещины преогромные, и выбивается из тех трещин огонь негасимый, и цвет его черен, и ничего он не освещает светом своим.
Посреди поля каменного высится утес великий, вершиной своей облака превосходит он и выше, в заоблачные дали, поднимается. Утес тот так огромен, что за полдня его не обойти, а у подножия в жилищах каменных беры живут во множестве.
На вершину Черного утеса ведет круговая дорога, и многоразно огибает она утес, словно змея, что обвивает ствол древесный. Вот по этой дороге и повели беры Пырю, выше и выше, и в конце пути достигли они самой вершины.
На плоской вершине Черного утеса десяток черных елей растет, громадных и старых, а меж них чертог каменный стоит. Невысок тот чертог, и ели, что окрест стоят, выше его мало что не в два на десять раз. Ввели беры Пырю в чертог, руки развязали, и ушли, а бродила совсем разума от страха лишился, ибо из тьмы, что чертог заполняла, выступил ему на встречу сам Хозяин Черного леса, Чернобог.
Имеет Чернобог тулово бычье, ноги кривые, и десять рук по бокам тулова, и ещё три - на груди свой. А голова его, рогатой короной увенчаная, ликом так страшна, что обмочился бедный Пыря на месте. Вспыхнули тут факелы, осветив Чернобогово обиталище, и хотя пламень их тусклым, багрово-черным был, разглядел бродила, что всюду кости людские валяются, почерневшие уже, и изглоданные.
Чернобог заговорил, и от гласа его задрожжали каменные стены чертога, и сам утес содрогнулся. Сказал он: "Ты, человече, слаб и жалок! Выбирай либо службу ты мне сослужишь, либо пожру я кости твои, а мясо берам достанется!".
Что оставалось делать дрожащему от страха Пыре? Какова бы не оказалась служба Чернобогова, все одно она лучше смерти. Так бродила стал подручным Хозяина, как велел себя называть Чернобог. А службу он назначил такую: выйти из леса и по восходной его грани бродить, приглядываясь и присматриваясь. Лишь только появятся какие люди, малым числом идущие, да от других таящиеся, за ними догляд учинять, беров в условном месте упредив, а коли окажется, что к Черному лесу они направляются, не мешкая к берам мчаться и на странников этих указывать.
А чтобы причастился Пыря к служению Чернобогову, заставили его подоспевшие беры кусок мяса человечьего, ещё теплого, сожрать. И плакал бедный бродила, но ел, ибо жить он хотел пуще всего на свете, и ради жизни готов был на все...
Так вольный Пыря стал доглядчиком Хозяина. Немало разного люду видал он за то время, что бродил по Прилесью. О иных берам докладывал, иные мимо проходили. И всякий раз, когда беры по Пыриному указу ловили несчастных, заставляли бродилу человечину есть, и постепенно привык он к ней, и желал её.
Но сам Пыря никогда людей не убивал, ни ради мяса, ни ради наживы, делали это всегда беры, и берам за это, по Пыриному разумению, ещё воздастся.
Не раз пробовал бродила бежать, уйти из Прилесья, особенно по началу, а ведь год уже бродит он тут.