Сидит себе, придерживая каждый лапоть за верёвочку, и поёт:
Истопили баньку, вымыли Ваваньку, Посадили в уголок, дали кашечки комок!
Наташа придвинула к батарее стул и сказала:
- Закрой глаза!
Кузька тут же зажмурился и не подумал подглядывать, пока не услышал:
- Пора! Открывай!
На стуле перед Кузькой стояла коробка с пирожными, большими, прекрасными, с зелёными листиками, с белыми, жёлтыми, розовыми цветами из сладкого крема. Мама купила их для новоселья, а Наташе разрешила съесть одно или два, если уж она очень соскучится.
- Выбирай какое хочешь! - торжественно сказала девочка.
Кузька заглянул в коробку, наморщил нос и отвернулся:
- Это я не ем. Я - не козёл. Девочка растерялась. Она очень любила пирожные При чём тут козёл?
- Ты только попробуй, - нерешительно предложила она.
- И не проси! - твердо отказался Кузька и опять отвернулся. Да как отвернулся!
Наташа сразу поняла, что значит слово "отвращение". - Поросята пусть пробуют, лошади, коровы. Цыплята поклюют, утята-гусята пощиплют. Ну, зайцы пусть побалуются, леший пообкусывает. А мне... - Кузька похлопал себя по животу, - мне эта пища не по сердцу, нет, не по сердцу!
- Ты только понюхай, как пахнут, - жалобно попросила Наташа.
- Чего-чего, а это они умеют, - согласился Кузька. - А на вкус трава травой.
Видно, Кузька решил, что его угощают настоящими цветами: розами, ромашками, колокольчиками.
Наташа засмеялась.
А надо сказать, что Кузька больше всего на свете не любил, когда над ним смеются Если над кем-нибудь ещё, то пожалуйста. Можно иногда и самому над собой посмеяться. Но чтоб другие смеялись над ним без спроса, этого Кузька терпеть не мог, Он тут же схватил первое попавшееся пирожное и отважно сунул его в рот. И сейчас же спросил;
- Фафа фефёф или фто фофофаеф? Девочка не поняла, но лохматик, мигом расправившись с пирожным и запустив руку в коробку, повторил:
- Сама печёшь или кто помогает? - И давай пихать в рот одно пирожное за другим.
Наташа задумалась, что она скажет маме, если Кузька нечаянно съест все пирожные.
Но он съел примерно штук десять, не больше.
И, на прощание заглянув в коробку, вздохнул:
- Хватит. Хорошенького понемножку. Эдак нельзя: всё себе да себе. Надо и о других подумать. - И начал считать пирожные: - Тут ещё осталось Сюра угостить, Афоньку, Адоньку, Вуколочку. И Сосипатрику хватит, и Лутонюшке, и бедненькому Кувыке. Я их тоже сначала обману: ешьте, мол, ешьте, угощайтесь! Пусть тоже думают, что цветами потчую. И угостим, и насмешим, то-то все будут рады-радёхоньки!
Нахохотавшись всласть, Кузька обернулся к Наташе и заявил, что олелюшечек никак не хватит.
- Чего не хватит? - рассеянно спросила девочка. Она всё думала, что сказать маме о пирожных, а ещё думала про Адоньку, Афоньку, Вуколочку.
- Олелюшечек, говорю, на всех не хватит. Не красна изба углами, а красна пирогами. Эдаких вот, с цветами! - Кузька даже рассердился и, видя, что девочка не понимает, о чём речь, ткнул пальцем в пирожные: - Вот они, олелюшечки, эти самые пироги цветочные! Я ж говорю, невразумиха ты непонятливая, а ещё смеёшься!
ЖЕРДЯЯ ЗВАТЬ НЕ НАДО- Дом без хозяина - сирота, - поёрзав на батарее, сказал Кузька и начал озираться, будто что-то потерял. - И хозяин без дома тоже сирота. Дома и стены помогают.
Наташа оглядела стены.
Интересно, как это они будут помогать? Руки у них вырастут, что ли? Или стены станут говорящими? Кто-нибудь начнёт мыть посуду, а стены скажут: "Эй, ты! Марш отсюда! Сами вымоем!"
Или нет. Кто ж станет строить такие грубые стены? Это будут очень милые, приветливые стеночки: "Будьте добры, займитесь какими-нибудь другими, более интересными делами, а мы, с вашего позволения, перемоем всю посуду. И пожалуйста, не беспокойтесь: ни одной чашечки, ни одной тарелочки не разобьём".
Тут, конечно, стены раздвинутся, выйдут роботы, всё сделают - опять в стены.
Кузька между тем очень внимательно оглядывал кухню и заодно объяснял, для чего нужно праздновать новоселье:
- У вас, у людей, день рождения раз в году. А у дома он бывает раз в жизни - его новосельем зовут. Где новоселье - там гости. Где гости - там угощение. Мало угощения - гости подерутся.
Пеки олелюшечки, да побольше, чтобы на всех хватило!
- Афонька, Адонька, Вуколочка - это твои гости? - спросила девочка.
- Сюра забыла, - ответил Кузька. - А ещё жди Пармешу, Куковяку, Лутонюшку. Так.
Ещё кого? Пафнутий придёт, Фармуфий, Сосипатр, Пудя, Ховря, Дидим, Теря, Беря, Фортунат, Пигасий, Молчан, Нафаня. Авундий... Феодул с Феодулаем прибудут, Пантя, Славуся, Веденей... Буяна и Себяку звать не буду, разве что сами придут незваными гостями. А вот Поньку, так и быть, кликну. И Бутеню, и бедненького Кувыку.
- Что это, всё твои товарищи?! - изумилась девочка. - Так много?
- А как же! - важно ответил Кузька. - Без товарищей один Жердяй живёт.
- Кто живет?
- Жердяй. Сухой, длинный, на крыше у трубы дымом греется. Завистник, ненавистник и пакостник, лучше сюда его не звать - всех перессорит. Пусть себе торчит на крыше, как сухая ветка.
Девочка скорей посмотрела в окно: не видно ли Жердяя. Не только Жердяя, но и труб, и дыма на крышах не было, одни антенны поднимались вверх - Нет, - продолжал Кузька. - Жердяя звать не буду. Вот деда Кукобу позову. Да не соберётся он, дед Кукоба, скажет: "Дорога не близкая, за семь верст киселя хлебать - лаптей не напасёшься". А может, и навестит, соскучился, поди. Сверюк с Пахмурой не придут, зови не зови, эти веселья не любят. Лыгашку глаза б мои не видели! И Скалдыра пусть не показывается. Зато Белебеня сей же час прибежит.
Услышит от Сороки - и здравствуйте-пожалуйста, давно не видались!
- От Сороки? - удивилась Наташа. - Разве птицы знают про новоселье?
- Сорока знает, - твердо сказал Кузька. - Она везде поспевает. Да толком ничего не понимает. До того занята, что и подумать некогда, что надо, чего не надо - про всё трещит, на хвосте тащит. Сорока скажет вороне, ворона - борову, а боров - всему городу. Не любим мы Сороку, вздохнул Кузька. - Один Белебеня с ней в ладу живёт. Чуть услышит, у кого какая беда или радость, - ему всё равно, лишь бы народу побольше и угощения, - он и прискачет. И Лататуй с ним, они всегда вместе.
Девочка во все глаза смотрела на Кузьку. Он по-прежнему сидел на батарее, рядом сохли лапти. Кузька придерживал их за верёвочки и болтал ногами.
"Интересно, - думала девочка, - почему у Кузьки ножки маленькие, а лапти такие, что в каждый он может сесть, как в корзину?"
А ещё она думала о Кузькиных друзьях. Какие они? Тоже маленькие, лохматые и в лаптях? Или некоторые в ботинках? Или же большие, лохматые, в пиджаках, с галстуками, но в лаптях? Или же маленькие, причёсанные, в рубахах и в ботинках?
А Кузька в это время продолжал:
- Белун придёт, и пускай. Всегда ему рады. Тихий старичок, смирный, ласковый.
Вот только носовой платок для него не забыть припасти, если попросит нос вытереть. Банник непременно пожалует, то-то ему здесь светло покажется после тёмной бани. Ещё Петряй и Агапчик навестят, Поплеша с Амфилашей, Сдобыш, Луп, Олеля... Лишь бы Тухляшка не навязался, ну его!
- Ой, Кузенька! - изумилась Наташа. - Сколько же у тебя друзей!
- Сколько друзей-то? Скажу, да погожу, - ответил Кузька, ёрзая на горячей батарее, и добавил: - Кабы я блином был, мне бы в самый раз на этой печурке доспеть, подрумяниться.
Он поглядел вниз и вздохнул:
- Давно бы отсюда ушёл, да шесток больно высок, до полу лететь далеко, а ухватиться не за что.
Наташа скорей пересадила бедняжку на подоконник.
"Эка благодать - весь белый свет видать!" - обрадовался Кузька и прижался носом к стеклу. Девочка тоже посмотрела в окно.
ОБИЖЕННЫЙ САМОЛЕТИК
По небу неслись облака. Тоненькие, с виду совсем игрушечные подъёмные краники двигались между светло-жёлтыми, розовыми, голубыми коробочками домов, поднимали и опускали стрелы. Дальше был виден синий лес, до того синий, будто в нём и деревья растут синие с голубыми листьями и лиловыми стволами Над синим лесом летел самолётик.