И вот тут, когда милиционер повернулся спиной, проклятый картофельный пёс-обманщик встал вдруг на задние лапы и чудовищно гаркнул сержанту в самое ухо. Полубледный Растрёпин отскочил в сторону, а Тузик упал на землю и смеялся до слёз, катаясь на спине.
- Ещё одна курица, - крикнул издали сержант, - и всё! Протокол!
Но не было больше ни кур, ни заявлений. Лето кончилось. Мне надо было возвращаться в Москву, а Тузику - на картофельный склад.
В последний день августа на прощанье пошли мы в лес. Я собирал чернушки, которых высыпало в тот год очень много. Тузик угрюмо брёл следом.
Чтоб немного развеселить пса, я кидался в него лопоухими чернушками, да что-то всё мазал, и веселья не получалось. Тогда я спрятался в засаду, но Тузик быстро разыскал меня, подошёл и прилёг рядом. Играть ему не хотелось.
Я всё-таки зарычал на него, схватил за уши. Через секунду мы уже катались по траве. Тузик страшно разевал пасть, а я нахлобучил ему на голову корзинку вместе с грибами. Тузик скинул корзинку и так стал её терзать, что чернушки запищали.
Под вечер приехал Аким Ильич. Мы наварили молодой картошки, поставили самовар. На соседних дачах слышались торопливые голоса, там тоже готовились к отъезду: увязывали узлы, обрывали яблоки.
- Хороший год, - говорил Аким Ильич. - Урожайный. Яблоков много, грибов, картошки.
По дачному шоссе пошли мы на станцию и долго ожидали электричку. На платформе было полно народу, повсюду стояли узлы и чемоданы, корзины с яблоками и с грибами, чуть ли не у каждого в руке был осенний букет.
Прошёл товарный поезд в шестьдесят вагонов. У станции электровоз взревел, и Тузик разъярился. Он свирепо кидался на пролетающие вагоны, желая нагнать на них страху. Вагоны равнодушно мчались дальше.
- Ну, чего ты расстроился? - говорил мне Аким Ильич. - В твоей жизни будет ещё много собак.
Подошла электричка, забитая дачниками и вещами.
- И так яблоку негде упасть, - закричали на нас в тамбуре, - а эти с собакой!
- Не волнуйся, земляк! - кричал в ответ Аким Ильич. - Было б яблоко, а куда упасть, мы устроим.
Из вагона доносилась песня, там пели хором, играли на гитаре. Раззадоренный песней из вагона, Аким Ильич тоже запел:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина...
Голос у него был очень красивый, громкий, деревенский.
Мы стояли в тамбуре, и Тузик, поднявшись на задние лапы, выглядывал в окно. Мимо пролетали берёзы, рябины, сады, набитые яблоками, золотыми шарами.
Хороший это был год, урожайный.
В тот год в садах пахло грибами, а в лесах - яблоками.
ГРОЗА НАД КАРТОФЕЛЬНЫМ ПОЛЕМ
Был странный августовский туман. Он клубился оранжевым и так занавесил ручей, что трудно было разобрать, где же солнце. Но оно взошло и подсвечивало влажные валы тумана, а от ручья по низкому лугу тянулся запах таволги и хвоща.
Я шёл берегом, надеясь поднять уток, но видел только сплетенья тумана и метёлки-языки приболотной травы. С каждым шагом сочно лопались под ногами её стебли, мягко хлестали, обдавая росой, и скоро я стал мокр и облеплен созревшими семенами.
Немного я прошёл, как дрогнула сеть тумана - обрушился на меня близкий выстрел, а за ним - шум поднимающихся с воды крякух.
- Тпр-р-р-у-у-у-у!.. - закричал кто-то им вслед. Потом, видно, ещё раз насупонил губы, как делают, останавливая лошадь, и снова: - Тпр-р-р-у-у-у!..
Уток я не мог увидеть, только слышал, как они сделали круг и утянули к лесу.
- Эй! - послышалось недалеко. - Эй, Николай!..
- А-а...
- Чего убил?
- Ко-лен-ку-у-у... - тягуче сказал Николай.
В тумане ответ Николая показался особо глупым и безнадёжным. Я присел на коряжку - спешить было некуда, уток перешумели. Было слышно, как медленно чопают впереди охотники. Они перекрикивались каждые две минуты, боялись, что ли, в тумане потеряться.
Скоро снова впереди лопнул выстрел.
- Эй, чего убил?
- Колен-ку-у-у!..
- Тьфу ты! - плюнул я и низким торфяным голосом пустил вдоль ручья: Э-э-э-э-э-эй!..
- А-а-а? - дружно отозвались Николай с приятелем.
- В трясину у-тя-ну-у-у-у...
- А-а?
- У-у-тя-ну-у-у... у-тя-ну-у-у-у!.. - снова пригрозил я.
- Ты кто? - крикнул Николай.
Я ответил таким нелепым голосом, какого и сам от себя никогда не слышал:
- Леший я! Ле-е-е-ший...
Тут прозвенело что-то. Овалы тумана зашевелились, задрожали, и солнце разом развалило их.
Вспыхнул ручей. Стало видно, как он стелется по низкому лугу в глубину леса. Нигде не было охотников - вдаль стояли стога, нахлобученные на обкошенные пригорки. От них лился запах свежего сена...
Ясны обычно и солнечны августовские дни. Этот день был особый. То вдруг пригонял ветер облака - становилось темновато, то облака быстро раскисали в воздухе. При светлом небе громыхало неподалёку, и находил на лес пасмурный свет - только какая-нибудь сосна вспыхивала под одиноким лучом.
Когда солнце пошло к закату, я бросил пустую охоту, набрал маслят и на краю сосняка у картофельного поля поставил палатку. Надо было костёр палить - грибы варить.
Над полем собиралась грозовая туча, да как-то всё не решалась плотно обхватить небо и колебалась над закатом.
- Дочк, Дочк, Дочк... - послышалось с поля.
По меже шёл парнишка в ковбойке и покрикивал.
- Тёлку потерял?
- Овцу, - сказал он, подойдя.
- Ты из Шишкина?
- Нет, с Екатериновки. Генка я, дядипашин.
Я знал дядю Пашу, перевозчика из Екатериновки. Он не раз перевозил меня через речку, и мы всегда толковали с ним о погоде.
- Ну, садись, суп с маслятами пробуй.
- Искать надо... Дочк, Дочк, Дочк!..
Генка был невелик, лет двенадцати. Он пошёл дальше по опушке, покрикивая своё.
За краем неба начался глухой скрежет. Он всё нарастал, нарастал, превращаясь в отчётливые удары грома. Неожиданный луч пал на картофельное поле, зажёг ботву зелёным светом, и быстро земля всосала его. Я залез в палатку и прихлёбывал понемногу суп. Было слышно, как тяжело повёртывались в небе огромные жернова, но выбить искру им ещё не удавалось, они ещё не разгулялись и только притирались друг к другу.
Ссссссссссссссс!.. - услышал я и подумал, что это мелкий дождик шелестит. Высунулся из палатки узнать - было темно и сухо, и ни капли не упало на руки, на лоб.
- Дядень! - крикнул издали Генка.
- Эй!
- Гроза собирается.
- Лезь в палатку, - сказал я. - Пересидим...
Генка залез в палатку, и я сунул ему ложку.
- Только от стола, - сказал он, но ложку взял, и мы стали есть суп, прихлёбывая по очереди.
- Ну, как супок? - спросил было я, но тут возникла ослепительная искра, просветила каждый шов палатки и так грохнуло, что зазвенело в затылке, а Генка охватил меня руками, железными от страха.
Снова всё стихло, и даже жернова перестали в небе переворачивать друг друга.
- Во долбануло! - сказал Генка.
Я хлебнул супа, и показалось, будто вкус его после удара молнии изменился.
Ссссссссссссс!.. - снова начался непонятный звук, вначале как шелест капель, потом набрал скорость и потянулся над головой томительной длинной пулей.
- Что это, а?
И со звоном ударило по крыше палатки, она туго загудела - брезентовый колокол.
Я высунулся наружу, и на голову мне обрушился поток воды, пригнул голову к земле, в глазах возник корень огненного дерева. Страшный удар лопнул над нами и полетел окрест, выворачивая наизнанку картофельную ботву.
И снова молния - пляшущая берёза - вонзилась в поле. А земля ухватила её с таким звуком, как будто болотная трясина - выпавший нож. Задёргалась, затряслась другая молния, ища место, в которое ударить, и - пропала. И, бешено чередуясь, возник будто бы лес ослепительных корней...
- Дядень, дядень...
...но только корни эти не высасывали из земли соков, а сами вбивали в неё свою белую голубую кровь.
Я втянул голову в палатку, как черепаха в панцирь.