- А ты видела? - смерил он меня взглядом.
- А ты?
- А ты?
- А я как раз и еду в лесопарк, - небрежно сказала я. - Сначала трамваем, а потом пешком. Но я и так знаю, что девочка.
Мальчишка замолчал. На конечной остановке он тоже сошёл и оказался рядом, маленький, пониже меня, шмыгающий носом на резком весеннем ветру.
- Ты куда? - спросила я.
- Вот увидишь, что хлопец, - вместо ответа сказал он.
И мы пошли рядом - шаг в шаг. По обе стороны дороги лежали луговины, пёстрые от первых цветов. В небе тонко звенел жаворонок.
Никогда не забыть мне эту дорогу. Иной раз мне кажется, что это был самый долгий в моей жизни путь, - может быть, потому, что мы молчали. Мальчишка был не из разговорчивых. В ответ на мой вопрос, как его зовут, он буркнул: "Семён", - и снова замолчал. Наконец, он пробормотал:
- И чего его сюда понесло?
- Кого, удава?
- Да нет, хлопца. Может, за патронами?..
- Патронов и на лугу хватает, - возразила я. - Тут, знаешь, какие бои были! Да и не хлопец это вовсе, а девочка. Она за фиалками пошла в лесопарк.
- На чёрта ей фиалки, когда вон цветов - завались.
- Так эти... цветы... стоят двадцать копеек букет, а фиалки пятьдесят. Может, она матери помочь хотела? Может, у них отец погиб?
- У меня тоже погиб, - вдруг сказал Семён и посмотрел мне прямо в глаза. - А у тебя?
- Живой, - сдавленно сказала я, словно была виновата в том, что мой папка жив.
- Это хорошо, что живой, - деловито сказал Семён. - Значит, вернётся. Теперь уже недолго. Мама ещё летом сказала - теперь уже недолго.
Что-то в его голосе заставило меня остановиться и со страхом посмотреть на моего спутника.
- Её в июле расстреляли. - Семён тоже остановился. - В августе наши пришли, а в июле её расстреляли. За партизан. Она связная была. В лесопарк, между прочим, на связь выходила. И взяли её тоже тут. Ну, пошли!
- Не надо, - сказала я, стараясь не плакать. - Пойдём назад. Может, вообще всё это брехня - про удава.
- Чего ты боишься? - сказал Семён совсем другим тоном. - Теперь уже ничего - не так страшно. Я на то место часто хожу. А ты откуда знаешь про удава?
- Подруга сказала. Она своими глазами видела.
- Как же ты говоришь - брехня, если подруга сказала? Пошли!
И мы снова двинулись по раскисшей весенней дороге. Только теперь уже говорили, не замолкая. Про то, как в эвакуации я каждый день бегала в госпиталь для незрячих и читала им книги и письма, и однажды у Володи из пятой палаты вытащила из-под подушки марлевую верёвку, которую он свил по ночам. А он плакал и кричал, что всё равно удавится и не будет жить слепым, а потом он вдруг стал видеть и всё время говорил, что я его спасительница: если бы не вытащила верёвку, он бы ночью повесился. А Семён рассказывал об оккупации, как было страшно и противно смотреть на этих проклятых фашистов, и как он два раза ходил вместо мамы на связь, и как в тот страшный раз просил: "Давай я схожу, я быстрый, маленький, а ты совсем больная, в случае чего и убежать не сможешь..." Всё так и вышло. Если бы он, Семён, пошёл тогда, он бы вывернулся... А теперь он живёт у тётки - не родной, родной нету, а у партизанской тётки Настасьи, своей в доску, которая не скулит над ним и не называет горьким сиротинушкой, как соседки, а просто делает всё, что надо - вот и всё...
До лесопарка мы дошли часам к четырём. Последние километры мы снова шли молча - от усталости. Семён привык к дальним походам, а я окончательно выдохлась, ноги у меня гудели и горели, и только самолюбие мешало мне сесть прямо на дорогу и сказать: всё, больше не могу! Но лесопарк встретил нас такой свежей молодой листвой, таким птичьим звоном, такой влажно-фиолетовой россыпью фиалок, что я приободрилась. И снова вспомнила про удава. Почему девочку не освобождают? Очевидно, стрелять в змею нельзя - можно попасть в пленницу.
А вырвать силой тоже невозможно: Муська говорила, что, как только приближаются люди, удав угрожающе шипит и начинает медленно сжимать девочку своими страшными кольцами.
Семён в ответ на эти рассуждения зеленел от ярости: слова "невозможно" он не признавал. Можно было бросить девчонке платок и бутылку с таким лекарством, от которого змея сразу бы заснула: Настасьиному брату дяде Феде давали это нюхать, когда отрезали в госпитале ногу. Или накинуть на голову удава петлю - называется лассо.
В общем, бродя по лесопарку, мы выработали больше десяти отличных планов освобождения пленницы, пока не поняли: нет здесь ни удава, ни девочки. Нет толпы, нет поседевшей матери: мы просто не встретили ни одного человека в своих скитаниях по лесу. Но в то, что подруга врёт, Семён поверить не мог.
- Значит, уже спасли, - сказал он. - Жалко, не увидели. Ну, айда назад!
Но сначала Семён ходил "на мамино место". Меня он не взял.
- Ну тебя, - сказал он, - потом спать не будешь. Тётка Настасья как пойдёт сюда - так спать не может. Ты не дрейфь, это совсем близко: в случае чего крикнешь, я услышу...
Он вернулся через пятнадцать минут, и мы вышли на дорогу. А вскоре нам неслыханно повезло: сзади затарахтела полуторка. Мы замахали руками, закричали и даже зачем-то начали подпрыгивать. Полуторка остановилась, и мы мигом оказались в кузове. Там было несколько молочных бидонов и сидел смешливый парень, немногим старше нас. Всю дорогу парень потешался над нами:
- Удав? Держал девочку? Вот смехота! Да я тут два раза в день проезжаю, - молоко из совхоза вожу, - я бы не знал? Не было такого! Ну смехота!..
- Нет, было! - ожесточённо повторил Семён. - Наш дружок сам видел.
- Дружок? Сам? - сказал парень и снова захохотал. - А вот мы сейчас зайдём в зоопарк.
И он крикнул в кабину через заднее окошко, в котором стекло было выбито:
- Вась, притормози у парка, на минуточку.
Зоопарк давно был закрыт, но и мы, и наш новый знакомый отлично знали дыру, сохранившуюся в заборе у зарослей бузины ещё с довоенного времени. Мы побежали по совсем уже тёмным дорожкам к террариуму белому домику с большими окнами. За толстым стеклом среди камней мирно дремал удав...
Уже потом я узнала, что удав действительно убегал. В первый же тёплый денёк он обнаружил трещину в стене домика, ткнулся в неё головой, ветхая стена подалась, и узник неторопливо выполз на дорожку, но был тут же замечен. В этот утренний час по зоопарку гуляли лишь бабушки с внуками, они подняли крик, прибежал сторож и водворил беглеца на место, а дыру в стене заделал цементом и кирпичом. Но слух уже родился и пополз быстрее любой змеи, обрастая по пути диковинными подробностями... И весь город заговорил о сбежавшем удаве и его несчастной пленнице...
Мы расстались с Семёном у входа в зоопарк - ему надо было к вокзалу, мне - в центр.
Он протянул мне твёрдую свою ладошку и сказал:
- Ас той... подругой... ты не водись. Набрехать своим - это ж подумать только!
Он ушёл, а я побрела домой, обдумывая, что скажу Муське. На нашей площадке стояли соседи, дверь квартиры была полуоткрыта, и из неё тянуло запахом валерианки. Сердце у меня оборвалось: я уже много раз видела, что бывает в домах, куда приносят похоронную...
С воплем я ринулась в комнату. Окружённая соседями, там лежала моя мама.
Глаза мамы широко открылись, будто она увидела привидение. Она протянула руки - и через мгновение мы обе рыдали, обняв друг друга, но не от горя, а от счастья. Не было в нашем доме похоронной, не было! Сегодня утром мама впервые услышала про удава и его пленницу, а когда обнаружилось, что меня нигде нет, мама решила, что эта пленница я! Муська ей ничего не сказала...
______________________________________________________________________
ГЛУПАЯ ЛИТА
- Где ты пропадаешь? - крикнули Валя и Нана. И задохнулись.