Но в тот же вечер к нам зашёл совершенно чужой человек электромонтёр - и моя сторожевая собака с восторгом бросилась ему навстречу. И так она вела себя со всеми: Лита любому постороннему радовалась так, как будто это была её родная мама. Но главный сторожевой подвиг Литы был ещё впереди...
В то лето мы вынуждены были снять комнату на окраине города: наш дом пострадал во время войны, и его ремонтировали, а мы переехали в славный одноэтажный домик с садиком. Его хозяйка - чистенькая седенькая старушка Анна Андреевна - жила там с шестилетней внучкой Юленькой и охотно сдала нам одну комнату.
- Вместе веселее, - сказала она, - да и мальчишки, может, поостерегутся лазить в сад за яблоками.
Правда, увидев Литу, Анна Андреевна расстроилась и даже хотела было отказать нам, но мы её уговорили.
- Она же будет сад охранять, - уверенно сказала я.
И старушка согласилась.
В первый же день Лита разгребла и разорила аккуратную клумбу с гладиолусами. Время тогда было трудное, сын Анны Андреевны и невестка находились ещё в армии, и старушке с внучкой приходилось туго. Выручали эти самые гладиолусы: Анна Андреевна выращивала их на продажу.
При виде сломанных, истерзанных цветов она даже заплакала.
- Анна Андреевна, не огорчайтесь, - уговаривала я старушку. Я выдрессирую Литу так, что она и не подойдёт больше к клумбе. Зато яблоки ваши будут целы.
Однако выдрессировать Литу мне так и не удалось.
В школе наступили каникулы, времени у меня было много, и я с утра уходила с Литой то в лес, то на школьный огород - он был окружён забором, к которому я и привязывала собаку. А вечером я приходила домой и привязывала Литу под верандой - до самой ночи, пока мы не шли в комнату спать. Спать на улице она ни за что не хотела. И вообще она не хотела - или не могла - ничему научиться: не носила поноску, не реагировала на команду "ко мне", а слова "нельзя" просто не признавала. Ходить с ней по улицам было сущим мученьем. Лита начинала идти слева, через минуту перебегала направо, потом обходила меня сзади, и я останавливалась, опутанная длинным ременным поводком.
А если я поводок укорачивала, то было ещё хуже: Лита так дёргалась, подвывала и рвалась, что хоть и вовсе на улицу не выходи.
Да что там команды или ходьба на поводке! Лита даже имени своего как следует не знала и откликалась на любую кличку.
- Жучка, Жучка, - кричала ей соседка. И Лита радостно бросалась на зов.
- Шарик, фью-ить, - свистел ей прохожий. И Лита, натянув поводок, волокла меня по улице.
Любимым развлечением моих одноклассниц стала игра в "злую собаку".
- А я вот твою хозяйку как стукну! - кричала моя подружка Зойка и замахивалась на меня палкой.
Лита сначала заинтересованно следила за движением палки над бедной моей головой, а потом с радостным выражением на усатой морде начинала прыгать вокруг Зойки и ластиться к ней.
Все вокруг помирали со смеху, а я с трудом сдерживала слезы.
И что самое интересное: я всё равно любила это бестолковое создание. Любила - и всё тут. Ведь это была моя собака, моя собственная, пусть глупая, но моя.
А время шло, и яблоки в саду Анны Андреевны из маленьких и зелёных стали крупными, жёлто-розовыми, и перепачканные физиономии соседских мальчишек всё чаще и чаще заглядывали к нам через забор. В их садиках росли точно такие же деревья, и зрели на них такие же жёлто-розовые яблоки.
Но их тянуло в чужие сады, и Анна Андреевна попросила меня не привязывать больше Литу.
- Бог с ними, с гладиолусами, - говорила она, - яблоки важнее, я повидла наварю, на всю зиму Юленьке будет...
У Литы началась счастливая жизнь. Целыми днями она могла бегать по садику, где ей заблагорассудится. Правда, любимым её занятием в это время было рытьё нелепых глубоких и узких ям под верандой.
Горы земли и мусора громоздились на чистенькой прежде дорожке вокруг дома, но Лите прощалось и это: ведь она стерегла яблоки.
И вот однажды, когда я в маленькой кухоньке занималась стиркой, у дома послышалась какая-то возня.
- Лита, - звал детский голос, в котором звучали слезы, - ну, Лита, ну, пойдём же, пойдём!
Я узнала голос хозяйской внучки.
"Видно, хочет поиграть с собакой, а та, знай себе, роет яму", - подумала я.
Но тут затопотали маленькие ножки, дверь кухни распахнулась, и на пороге вся в слезах выросла Юленька.
- Дай мне, пожалуйста, кусочек хлеба, только поскорее, - попросила она.
- Хлеба? Ты что, проголодалась? И почему ты плачешь?
- Это не мне, это Лите, - еле выговорила Юля. - Там... мальчишки... яблоки трусят... А она... она увидела и всё равно роет яму. Я зову её в сад, а она... не идёт... и роет. Так я её хлебом поманю...
Пулей выскочила я в сад, размахивая подвернувшейся под руки метлой.
Завидев меня, мальчишки слетели с яблони, как воробьи, и скрылись за забором. Ещё не дозревшие желто-розовые яблоки густо усеяли землю под деревьями. А на всё это безобразие спокойно взирала своими глазами-пуговицами моя дорогая Лита...
Много знала я собак, были все они разными по характеру и привычкам, но такую собаку я встретила всего один раз.
Мы и расстались с ней по-глупому - просто однажды она, как это частенько бывало, выскочила на улицу и не вернулась.
Все мои поиски, объявления, горькие слезы ни к чему не привели.
Наверное, её просто поманил за собой какой-нибудь прохожий...
______________________________________________________________________
ТУЗЕЙШИЙ
Тузик был похож на маленького гималайского медвежонка: такой же пушистый, маслянисто-чёрный, с белоснежным треугольничком-манишкой на груди. Только походка была у него, конечно, не медвежья, вперевалочку, а собачья - лёгкая, пружинистая. Жил Тузик у Вали, моей закадычной подружки по студенческим годам.
- Тузейший, славнейший, - говорила Валя медовым голосом, почёсывая Тузика за ушком. И пёс от восторга и умиления прямо-таки растекался по полу. Он распластывался у Валиных ног, закрывал глаза и даже постанывал, растянув в преданной собачьей улыбке чёрные губы.
Вообще, собаки с такой мимикой я никогда не видела. Мордочка Тузика отчётливо выражала радость, скуку, обиду, веселье, раздумье, удивление...
Мы сидим и готовимся к зачёту. На улице весна, виноградная лоза, оплетающая стену маленького одноэтажного Валиного домика, пронизана солнцем. Тузик спокойно дремлет у наших ног.
Вот на край резного листа присела белая бабочка, и Тузик, очевидно, услышал шорох её крыльев. Приоткрыл один глаз, поводил им из стороны в сторону, увидел бабочку и тут же широко открыл оба глаза. На морде так и написано: "Уф, как интересно!" Бабочка поползла по листку, и вслед за ней потянулась узкая собачья мордочка. Не выдержал - вскочил, сунул нос прямо на подоконник. Бабочка взмахнула крыльями, взлетела. Тузейший, опершись передними лапками о подоконник, напряжённо следит за её полётом - вертит головой, разыскивая крошечный белый лепесток в голубом небе. Упустил из виду, нет бабочки. Тузик раздосадован. Он тонко скулит, пытается влезть на подоконник, потом глазами, полными обиды, смотрит на нас, - мы хохочем, - и ложится у наших ног. Тяжёлый вздох...
Мы снова берёмся за конспекты - они лежат на диване вокруг нас, на стульях и даже на полу. Через минуту Валя осторожно толкает меня локтем в бок: Тузик уже не похрапывает, а с чрезвычайно деловым видом разглядывает толстую общую тетрадь с записями. Он наклоняет голову то в одну сторону, то в другую, трогает тетрадь лапой и на всякий случай тихонько рычит. Потом засовывает влажный свой нос в самую середину тетради...
- Тузик, ты хочешь сдать зачёт?
От неожиданности Тузик отлетает в дальний угол комнаты. Секунда - и с радостным визгом он бросается к нам.