Присаживайтесь.
Инструкторы были, как после драки. Свежие царапины на лицах замазаны гримом.
Александр сел и посмотрел на сапоги:
- Где это в Москве такая грязь?
Инструкторы заулыбались.
- А это не в Москве. Это мы на природу выезжали.
- За подснежниками, - добавил другой.
Оба засмеялись.
За окном во дворе поблескивала черная "Волга". В ней сидя спал шофер. Надвинув кепку на глаза.
Распахнулась дверь, и влетел Комиссаров. Под мышкой раздутия папка из хлорвинила.
- В аннигилятор! - пнул он кирзачи.
- Не берет.
- Тогда на помойку. Нечего тут разводить. Эстетику, понимаешь, безобразия... Все в порядке, Андерс!
Он бросил папку, и на стол, заваленный бумагами, хлынули новенькие заграничные паспорта. Бордовые с золотом. Он затолкал их обратно и поднял голову:
- Темные очки у кого-нибудь есть?
В отличие от коллег он был без грима - изможденный до землистости, а под левым глазом фонарь.
- Откуда? Только розовые.
- Мы ж оптимисты по специальности!
Александр вынул свои:
- Зеркальные подойдут?
- Ну-к...
Комиссаров примерил, дав коллегам повод:
- Прямо Джеймс Бонд!
- Точно! Вылитый цэрэушник.
- Зато не уголовник. Спасибо, Андерс. - Комиссаров вынул из сейфа полбутылки коньяка. - Глотнуть не хочешь? Ну, смотри.
Допив бутылку, он стал жевать орешек, который тоже хранился в сейфе.
- Кардамон. Перегар отшибает...
- Расслабься, - посоветовал ему коллега. - Никто от тебя не сбежит. Свободу в соцстране не выбирают.
- Разве что по пьянке, - сказал другой.
Комиссаров запер пустую бутылку в сейф и присел на дорожку - по русскому обычаю. Все тот же московского пошива пиджак со свежеоторванной пуговицей, индийские джинсы и полуботинки на резиновом ходу. Зеркальные очки и твердый подбородок.
Коллега прыснул:
- Дан приказ ему на Запад...
Комиссарова это не рассмешило:
- Вам тоже дан - держать Москву. И помните мои слова: "Справа опасности нет".
Встал со стула и взял паспорта:
- Андерс, вперед!
Горкомовский шофер проснулся, когда ему надвинули на нос кепку.
- Куда?
- На Киевский.
Шофер включил зажигание, бензин оказался на нуле. Выругался - и носом пошла кровь. Зажимаясь обрывком газеты, шофер побежал с канистрой одалживаться.
Элегантная "Волга" изнутри была запятнана грязью и подозрительно затертыми следами - неужели кровь? На желтой обивке потолка темнели полумесяцы - отпечатки каблуков? Александр подобрал с резинового коврика обрывок гитарной струны - басовой?
- Что это?
Комиссаров вынул из кармана плаща обломок сигареты.
- Не в курсе?
- Нет.
- Сегодня под Москвой имел открыться неофициальный рок-фестиваль. Со всего Союза посъезжались рокеры. Советский, понимаешь ли, Вудсток хотели учинить.
- И что случилось?
- Идейный противник не прошел. - Комиссаров подавил зевок. Электрогитары оказались бессильны против "калашей".
Александр не поверил:
- Вам что, и автоматы выдавали?
- Ребятам из дивизии Дзержинского. Нам, к сожалению, нет. - Он потрогал под очками свой фонарь. - Иначе пленных бы не брали...
- Что в нем подрывного, в роке?
- Не понимаешь?
- Нет.
- Инстинкты низменные развязывает. Ниже пояса которые... Как, дядя Коля, баки?
- Залил,
- А нос?
- Кровит, гад, - гнусаво отозвался шофер. И вне какой-либо логичной связи в сердцах добавил:
- Скорей бы, блядь, война!..
Так и погнал через залитую апрельским солнцем Москву - меняя руки попеременно: одной крутил, другою зажимал.
* * *
Поезд стоял на левом крайнем пути - уходя из-под свода вокзала далеко на солнце.
Спецпоезд Дружбы - не обычный экспресс в Будапешт, не "Тиса" и не "Пушкин". Литерный! Цельнометаллический. Сияющий и в сводчатой сумрачности. Вводящий в робость людское суетливое подножие.
Составленный из вагонов международного класса - с рельефными, свежеотмытыми и непривычно нарядными гербами СССР, с французскими надписями на боках: "Wagon-lit", "Wagon-lit"...
Заграница сбывалась на глазах, и это было не вполне реально. Это было - кружится голова, и спазмы в горле, и все плывет. Что вот сейчас он Андерс - поднимется в одну из этих капсул и...
Ковровая дорожка коридора. Зеркальность лакированных панелей отражает вдаль уходящий блеск латуни. Откатываем дверь и входим в двухместный номер с умывальником и баром.
Александр поставил сумку на бордовый бархат, снял и повесил на лакированные плечики свой плащ.
Он опустил окно.
Под бортом шевелилась масса, с той стороны перрона ограниченная дощатым забором. Обычным таким - некрашеным и светло-серым на солнце. К вокзальной железной стене забор, по замыслу, примыкал вплотную, но доски в том месте были выбиты. Озираясь, в лаз ныряли парни - для закулисного распития "на посошок". В виду заграницы отъезжающие были одеты празднично и налегке. Провожающие в силу шестимесячной инерции и недоверия к весне еще донашивали зимние пальто; впрочем, уже в расстегнутом виде. Припекало так, что кое-кто мастерил из газет солнцезащитные пилотки. Среди взрослых трезвых не было. Какие-то девчонки в этой сутолоке упрямо пытались раскрутить хоровод.
- И все они в Венгрию?
Комиссаров закурил и выдул дым за окно.
- А что?
- Речь в свое время шла про творческую молодежь...
- Чем она не творческая? Те трое лбов, вон видишь, из дырки вылезают? - он показал, - "Веселые ребята". Музыкальный ансамбль. Представляют художественную самодеятельность тяжелой индустрии столицы. А легкую ее промышленность - наш танцевальный коллектив. "Звездочки"...
Внизу их было немало, "звездочек" - от пионерок до бывалых девиц, оформившихся за границу, как на танцы в окраинном парке культуры и отдыха. У забора одна особняком - слегка расставленные ноги в алых сапожках на высоких каблуках, светлый длиннополый плащ, перехваченный в талии, рука на бедре. Особа затягивалась прощальной сигаретой - длинной, тонкой и с белым фильтром. Белая крашеная прядь скрывала выражение лица, но красный ее рот имел отчетливый рисунок - презрения.
- А это кто, звезда их?
- Которая?
- Вот там - со ртом.
- Мамаева? - Комиссаров потемнел лицом. - У "Метрополя" с "Националем" звезд таких навалом - на панели. По двадцать долларов за раз.
Даже при соотношении один к трем - шестьдесят рублей. Два раза, и почти месячная зарплата Александра. Он уважительно взглянул на девушку с фамилией Мамаева.
- Неужели профессионалка?
- Не знаю. Танцует вроде где-то. В Доме культуры на окраине. Мне ее сверху навязали. Сам никогда б не взял. И этого бы тоже - Играй-Мой-Баян. Ты посмотри на крокодила. В поезд не сел, а уже на ногах не стоит...
Музыкальным сопровождением "звездочек" за границу ехал баянист крепкий мужичок лет сорока пяти. Темно-коричневый пиджак, вольготно расстегнутая белая рубашка из нейлона и шляпа - темно-зеленого фетра. Сдвинута на затылок. Еще кудрявый, уже лысеющий артист. Он, видимо, явился на вокзал задолго до отхода поезда - к открытию ресторана - и набрался так, что лыка не вязал. За то ему выговаривала его начальница, одновременно художественный руководитель коллектива "Звездочки" - полная, потная, напудренная и тоже трезвая не вполне. Он же только жмурился на солнце, обнимая футляр с инструментом. Какой-то азиатский мальчик впрыгнул через дырку на перрон - подняв над головой барабанные палочки. "Веселые ребята" с радостными воплями бросились к нему, но он вдруг зарыдал, размазывая сопли со слезами по лицу. По монголоидному. Это был не мальчик. Жертва зачатия по пьянке? Хромосомный казус?..
Подтверждая, Комиссаров кивнул не без скорби:
- Даун...
- Тоже с нами?
- А без него ребята ни в какую. Ударник! Царь и бог.