А тут такой подарок! Бирюков Миша без видимых примесей! И какой же он молодец ("он" генерал, конечно!) Какой же он спохватистый! И как же спохватистость его всегда выручала! Теперь-то уж в Киеве заткнутся: интернациональный принцип удалось соблюсти все-таки!
Ну а нам следует отметить, что в последний момент провидение исправило наметившуюся драматургическую ошибку и довело число подельников до нечетного числа "пять".
А еще утром я был свободным гражданином. Такая вот неожиданность! Но еще неожиданней получилось, конечно, Мише Бирюкову. А вот драматичнее всех переживал Саша Глуз. - Небольшого роста, тихенький, гладенький, аккуратненький двадцатитрехлетний мальчик. Я был похож на него в семилетнем возрасте, и меня дразнили "гогочкой". Оказавшись в камере, Саша часа два сидел, обхватив голову руками, время от времени раскачивался и что-то шептал...
- Признайся, - сказал я ему, - хочется проснуться и убедиться, что все это - сон.
Он очнулся, отстраненно посмотрел...
- Самое ужасное... не могу себе представить, как мама об этом узнает! и, слегка застонав, опять обхватил руками голову.
А тем временем другой Саша - Саша Зельманов, озабоченный предстоящим досугом, уже начал рисовать, изготавливать игральные карты.
А тем временем Борис Гуллер и Миша Бирюков рассказывали сокамерникам историю нашей посадки - для каталажки мы оказались экзотикой. Разноплеменный ее люд имел один общий статус: алкаши. У всех был опыт "сидельцев", и каждый вселялся со своей постелью: телогрейкой. Лейтенант, отстраненный уже от должности участкового, оказался к нам, пятерым, любезен и после суда подвез каждого к своему жилью - забрать необходимое. Я взял свежую газету и томик Оскара Уайльда.
Дежурный прокричал отбой. Сокамерники расстелили телогрейки - улеглись. Я развернул и постелил под себя газету "Правда", под голову положил сандалики и томик Оскара Уайльда. Улегся. Народу к ночи получилось много. Лежали плотно и на спальной площадке, и на дощатом полу "апартамента". Миша Бирюков примостился в углу у входа. Положил набок ведро и на ведро-парашу примостил голову. Стало тихо.
Это была сказочная эпоха!
Венгерские события уже все забыли. А до "пражской весны" оставалось тянуть семь лет. В середине такой менопаузы мы забросили в космос человека и, получив его обратно живехоньким, - ликовали!
В этой сказке чукчи сажали кукурузу, американцы осмысливали "кузькину мать", мы сгружали на Кубе ракеты, чтобы вскоре буксировать их обратно, в курилках шутили, что "русская православная" вот-вот разделится на две конфессии: по промышленности и по сельскому хозяйству...
В эту сказочную эпоху милиция нас берегла, а власти нас боялись. Впрочем, и обратное утверждение получалось правильным. - И такой сумбур, абсурд - был нормальным для сказочной эпохи.
И такой нормальный абсурд сложился в сказочном приморском городке: повязав и посадив в кутузку, и на следующее утро совершив обряд пострига стрижка "под ноль", власти, чего-то опасаясь, не погнали нас на "галеры", а выпустили дышать воздухом в тюремный дворик и для развлечения предложили пилить дрова - и то если мы сами того желаем, а если нет - то и не надо. Милиционеры в околотке оказались неправдоподобно тихими, скромными и отзывчивыми. Возможно, это были переодетые херувимы.
Всякая власть мудра. И чем злее - тем мудрее.
Афоризм автора (большинство умников думает иначе)
Ближе к полудню к тюрьме города Судак, основанного в 212 году под названием Согдайя и переименованного в Сурож, к тюрьме, сблокированной с милицией, основанной в 1917 году, привалило человек сорок - молодость эпохи с общероссийского проспекта энтузиастов, - то есть активные наши граждане. Вот из таких потом ковались диссиденты! А может быть, из других...
Они хотели героев трогать, обонять, ободрять. И вот она - мудрость властей: предвидела же - предвидела! - демонстрацию. Предвидела и оставила нас в тюремных пределах. Но, как и встарь, "на всякого мудреца довольно простоты" (поговорка и название комедии).
Мы оказались для паломников по известному адресу, а церберы - милейшие церберятушки - обеспечили доступ к телам, то есть, простите, к нам. Выпустили к гостям на крылечко.
В нищей на триумфы моей жизни момент получился незабываемым. Ах, эти глаза девушек, полные сострадания и обожания! Да что девушек... Мой друг Димка Колесников смотрел на меня так, как смотрели Озия, Хаврий и Хармий начальники града Ветилуя - и прочие городские мужи на вдовоньку Манассия красавицу Иудифь, которая намылилась в ассирийский лагерь хорошенько пострадать за общество... И почему это из всех известных страдательных героев и борцов за народное счастье на память первой пришла женщина? Не потому ли, что в финале интриги пострадать получилось вовсе не ей, а красавцу Олоферну, а "вовсе ей" получился полный триумф, увековеченный пером и кистью? Кстати, второй, пришедшей на память для сравнения с самим собой, тоже оказалась женщина - добрая француженка по прозвищу Пышка.
Известно, все советские люди были борцами за справедливость. Когда время этих людей кончилось, кончилась и их борьба. Одновременно кончилась борьба за пятилетку, за урожай, за мир во всем мире. Началась борьба за выживание. Боруханье всех против всех. Но вернемся к "сказочной эпохе"... Инструментами борьбы за справедливость служили письма и письменные заявления. Это был ритуал. Ритуальное борение. Главная газета страны "Правда" - печатала сводки: сколько тысяч писем от обиженных получила. Ритуал предусматривал призы: триумфики закона. Про счастливчиков "кричали" газеты. Но ритуал имел также штрафы и наказания. Упорных клеймили "сутягами", "жалобщиками", а особо упорных изолировали от общества, то есть от всех прочих, играющих по правилам и поэтому не изолированных.
Но вернемся к рассказу...
Телеграммы, коллективные письма: в главную газету страны, главному прокурору, еще куда-то, еще куда-то... - Такой составлялся план. План борьбы за наше освобождение.
Стихия энтузиазма - эфир. Легкий, с высокой испаряемостью. Назавтра судакских узников навестила компания, вдвое меньшая. На следующий день - еще вдвое меньшая. На четвертый день нас на общих основаниях отправили на принудработы.
Сценографию отправления списывали с невольничьего рынка. Обставлено было так... "Пятнадцатисуточники" стояли в линейку, а "хозяйственники" прохаживались, осматривая товар, и выбирали: "Этого... этого...".
Возможно, та фруктовая база называлась овощной, но на ней (а уважая принцип стереометрии - в ней) хранилось этого самого... от латинского "фруктус", что в переводе - "плод", что в переводе на наш нынешний "фрукты"... томилось столько фруктов! Конечно, и виноград, и сливы, но главное - персики! Вы когда-нибудь ели такие персики? Нектаром полные румяные шары... нежнейшей кожицы с пушком девичьим... тут к авторитету обратимся: вдоль вогнутого позвоночника такой пушок - лишь там: вдоль голени, к примеру, - крыжовенные волоски. - Перепроверял не раз, и классик оказался точен. От персиковых девочек вернемся к персикам... Таких вы не ели. Нет. На соцрынок не выкатывали. В нынешние шопы приплывают из-за океана, и то, что приплывает, - не персики. Персики - были там, на той "овощной", на той судакской... в том полуподземном овощехранилище.
Хозяин привел нас в огромнейший погреб, указал на небольшой земляной холмик в углу, наказал перетаскать наружу. Эту кучку мы ухитрились перетаскивать неделю.
То была райская жизнь. Эдем!
Работа встречала чугунком ароматной вареной картохи - варил сам хозяин к нашему приходу. Открытая бочка с малосольными огурчиками стояла подле трапезного пятачка - как сервировочная миска. Мы запускали в нее руки. Уминали картоху, хрустели малосольными огурцами. Затем начиналось время десерта.