-- Да, да, как быть?! -- с нескольких сторон оживились завистники Михи. Оратор растерялся, но зато сам Миха ничуть не растерялся.
-- Я сам не ем, черт вас подери! -- громко выкрикнул он. -- Я только нечестивцам продаю!
-- И я, как гость, подтверждаю! -- зычно добавил дядя Сандро.
Все оглянулись на него, многие удивленно, потому что видели его в первый раз.
-- Сандро из Чегема, -- теплым, ласкающим слух ветерком прошелестело по толпе.
-- Ты гость, ты можешь не все знать, -- вяло огрызнулся тот, кто выкрикнул насчет свиней.
-- Вы у человека про дело спрашивайте, -- вставился князь, -- а со своими свиньями мы тут сами разберемся.
Князь тоже был противником свиноводства. Он считал, что вместе со свиньями в чистую жизнь абхазцев проникает гибельное неуважение к старшинству, хамская односложность отношении, свойственная другим, простоватым по сравнению с абхазцами, народам. Но сейчас заниматься этим было неуместно.
-- А сколько продлится поход? -- раздался голос из толпы.
-- Думаю, с месяц, -- сказал оратор довольно уверенно.
-- Ого! -- громко удивился тот же голос, -- как же я пойду, если мне через две недели кукурузу мотыжить, а там и табак подоспеет?!
-- Пусть родственники... -- начал было оратор, но он не договорил, потому что со стороны реки опять раздались взрывы.
-- Видите, что делают! -- дернулся он в сторону взрывов. -- Сами нарушают, а потом сами будут говорить, что мы первые...
-- Интересуюсь, -- раздался голос, -- до какого места будем воевать, до Гагры или до Сочи?
-- До Сочи и даже дальше...
-- Зачем дальше? Дальше Россия...
-- Чтобы окончательно Ленина победить, надо идти и на Россию! -выкрикнул оратор. -- Но для этого нам нужны три вещи...
Он замолк и, поджав губы, уставился в толпу нагловато-стекленеющими глазами, стараясь заранее внушить важность того, что он собирается сказать.
-- Ленина сами русские победить не смогли, а ты что, сможешь?
-- Тише, говорит, какие-то вещи нужны...
-- Лошадь, седло, винтовка -- вот тебе три вещи...
-- Эртоба, Эртоба, Эртоба! -- разрядился наконец оратор с таким видом, словно сказал что-то новое.
-- Надоел со своим единством...
-- Попомните мое слово, -- опять заметил всадник и, деловито оглядев шелковицу, слегка сдвинул коня, чтобы достать ветку получше, -- человек, который показывает на то, чего сам не видит, порченый...
-- Ты хоть шелковицы налопаешься, -- заметил крестьянин, что стоял слева от дяди Сандро, -- а мы чего сюда притащились?
-- Ша! Кто-то из наших будет говорить...
Какой-то старик пробрался в толпе, вышел из первого ряда, спокойно всадил посох в землю, положил на него обе руки и сказал, что выступит от имени многих, хотя и не всех.
Он сказал, что некоторые согласны служить в армии меньшевиков, но с тем условием, чтобы охранять склады, готовить еду, присматривать за лошадьми. Но стрелять те многие, хотя и не все, от имени которых он выступает, не согласны, потому что среди большевиков немало родственников и односельчан.
Поэтому, сказал он, если наши добровольцы сейчас начнут стрелять по большевикам, то не исключено, что кто-нибудь из них попадет в нашего, а пролитая кровь будет взывать к мести и погибнет много невинных. Особенно неприятно, сказал он, что большевики с меньшевиками или замирятся, или (добавил он с какой-то обидной непричастностью) победят друг друга, а кровная месть будет продолжаться годами.
Поэтому те многие, хотя не все, от имени которых он говорит, решили, что нашим добровольцам можно идти в поход, но от стрельбы их следовало бы освободить. С этими словами он вытащил свой посох из земли и уважительно, но с достоинством пятясь, вошел в толпу, которая поддерживала его речь одобрительными выкриками, может быть, как раз тех многих, хотя и не всех, от имени которых он говорил.
-- Когда дело касается свободы, не будем торговаться, -- заметил оратор, сделав кислую мину. Видно, речь старика ему не совсем понравилась.
-- Будем торговаться! -- злобно выкрикнул тот, что говорил о сарае. Дядя Сандро, узнав его по голосу, удивился, что тот все еще стоит на солнце.
-- ...Большевики говорят, не будем торговаться, вы говорите, не будем торговаться, -- окончательно закипел тот, что стоял на солнце и притом, возможно, без шапки, -- а мы отрезаны от города: соли нет, мануфактуры нет!
-- Вы не так поняли! -- крикнул оратор, но тут другие ему не дали говорить.
-- Так поняли, потому что и стекол для ламп тоже нет, -- крикнул кто-то, и всем почему-то сделалось смешно. Толпа задвигалась и стала распадаться на части и уже ни оратор, ни, как бы пораженный неуважительностью своих земляков, князь никого остановить не могли. Некоторые стали отходить к коновязи, другие, что пришли пешком, уходили, громко зовя родственников и попутчиков.
Последнее, что успел прокричать оратор, это чтобы родственники ушедших с большевиками не мешали односельчанам вступать в ряды добровольцев.
-- Мы вас не агитируем, вы их не агитируйте, -- прокричал он, выбросив вперед руки с выпяченными ладонями, как бы намекая на необходимость соблюдать равенство шансов.
Дядя Сандро вместе со своим другом отошел к дороге, где должен был проехать Кунта. Во время сходки он то и дело поглядывал на дорогу, чтобы не пропустить его. Наконец Кунта появился на дороге.
-- Я придурился, но ничего не получается, -- сказал он, поравнявшись с друзьями. Он остановил арбу и хотел сойти с нее.
-- Ладно, поезжай, -- сказал дядя Сандро, не давая ему сойти с арбы.
-- Может, зайдешь? -- неуверенно спросил Кунта, глядя в лицо дяде Сандро. -- Уж цыпленочка-то для тебя отыщем...
-- Спасибо, Кунта, в другой раз, -- сказал дядя Сандро, думая о своем.
Кунта заскрипел дальше, поигрывая хворостиной и мурлыкая песню аробщика. Миха и дядя Сандро оглянулись на шелковицу. Там уже почти никого не было. Князь и один из офицеров сидели за столом друг против друга, расставляя фишки для нард. Вокруг собралось несколько любопытных, а может, и желающих принять участие в игре.
Из усадьбы князя, которая примыкала к площади, три женщины вытащили корзины с закусками и вином. У опустевшей коновязи двое княжеских людей, хозяйственно переговариваясь, громоздили на лошадь престарелого Нахарбея.
-- Что думаешь о сходке? -- спросил Миха, когда они повернули к дому. Дядя Сандро долго не отвечал, и Миха терпеливо ждал, зная, что слово дяди Сандро чего-то стоит.
-- Это не власть, -- сказал дядя Сандро, шлепнув камчой по голенищу, и громко, как бы стараясь преодолеть его социальную тугоухость, повторил:
-- Попомни мое слово, Миха, это не власть!
-- Что же делать? -- спросил Миха, прислушиваясь к своему загону, хотя до дому еще было далеко и ничего не было слышно.
-- Надо попробовать с большевиками, -- сказал дядя Сандро и выразительно посмотрел на Миху, -- но к ним с голыми руками не пойдешь...
-- А как узнать? -- пожал плечами Миха, все еще безуспешно продолжая прислушиваться к своему загону, -- чтобы стражников купить, надо время, а завтра начнется...
-- Я что-то придумал, -- кивнул дядя Сандро в сторону засекреченного сарая, -- попробуем...
Судя по тому, что Миха на лету ухватил мысль дяди Сандро, можно заключить, что он быстро одолел свою социальную тугоухость. Не забудем, что он при этом прислушивался, правда, безуспешно, к своему загону. Впрочем, ему даже безуспешно прислушиваться к своему загону было гораздо приятней всего, что можно было успешно услышать на митингах и сходках тех дней.