И сам он, говорят, был страшен, смертельно бледный, с траурной каймой бороды, властный и непреклонный в своей странной, никому не нужной джигитовке.
Потом он перемахнул через ограду и помчался в сторону своей деревни.
Поведение его было необъяснимо и позорно. Джигитовать в день похорон жены, да еще в доме ее отца -- это было ни на что не похоже.
-- И за этого выродка я отдал свою дочь!.. -- сказал дедушка мрачно и сплюнул.
Часа через два в тот же день Теймраз был уже дома. Его не ждали. Думали, что он останется у наших, но он приехал. Ничего особенного за ним не заметили.
От ужина он, говорят, отказался, сославшись на то, что он уже сидел за столом у наших. Можно представить, каким пустым и холодным показался ему собственный дом после похорон юной жены.
На следующее утро был чудесный, мягкий день, какие бывают у нас в Абхазии в дни сбора винограда. Отец Теймраза привязал веревку к виноградной корзине и пошел в сад. Он звал сына с собой, но тот сказал, что ему нужно уладить кое-какие дела.
Как только отец ушел в сад, Теймраз попросил у мачехи чистое белье, сказал, что хочет вымыться перед большой дорогой. Она не стала спрашивать, какая дорога и куда. Она решила, что сейчас ему будет полезней всего отвлечься.
-- Будь осторожней, сынок, -- сказала она, увидев, что он стал прочищать старое отцовское ружье.
-- Хуже того, что случилось, не будет, -- ответил он. Потом Теймраз наточил бритву, побрился, нагрел воду в котле и вымылся. Мачеха все это время сидела на крыльце с вязаньем. Отец несколько раз окликал его из сада, чтобы он принял спущенную на веревке корзину, и он несколько раз проходил в сад.
Потом он пошел на могилу своей жены, постоял там немного, наклонился и стал выкидывать камушки со свежей насыпи.
"Словно готовит грядку огорода", -- подумал отец, глядя на него с дерева. Во всяком случае, так он потом рассказывал. У нас обычно хоронят своих покойников недалеко от дома.
Теймраз постоял во дворе, потом тихо подошел к мачехе и говорит:
-- Мать, у меня опасная дорога. Если что случится, продайте моего коня и сделайте нам с женой общие поминки.
Всплеснула руками старая, запричитала:
-- Мало нам горя, опять чего-нибудь накличешь!
Жалко ему стало ее. Подошел, обнял.
-- Уйди, уйди дуралей невезучий! -- говорит она и отмахивается от него. -- За что мучаешь стариков?
...От теплого осеннего солнца, от горькой усталости этих дней старушку то и дело одолевала дрема. И вот сквозь дрему ей показалось странным все, что делал Теймраз, как будто он все делал навыворот. Так она потом рассказывала. Только задремлет, и ей видится, что Теймраз сначала побрился, а потом наточил бритву, сначала оделся в чистое белье, а потом стал греть воду, сначала зарядил ружье, а потом стал его чистить.
"Да что же он все делает не по-людски?" -- думает старушка сквозь сон и, очнувшись, озирается. Посмотрит вокруг -- вроде все в порядке, а на душе нехорошо. Снова дремлет, и снова все то же, и вдруг ее словно что-то толкнуло. Она окончательно очнулась... "Как же это он собирается в дорогу, а еще не поймал коня? Где же это слыхано. Надо же сначала поймать коня, привести его домой, а потом собираться в дорогу". Только хотела окликнуть его, слышит, вроде в кладовке кто-то крышкой сундука хлопнул.
-- Теймраз, это ты? -- крикнула она, но никто ей не ответил.
И вдруг распахивается кухонная дверь, и оттуда выходит, почти выбегает Теймраз.
-- И детям ваших врагов не пожелаю, чтобы они так выходили из кухни, -говорила потом старушка.
Сначала она ничего не поняла. Теймраз почему-то скребет себя ладонями по груди и выбегает на середину двора, а потом она видит, что на нем горит рубаха, а он ее пытается погасить.
-- Что с тобой, Теймраз! -- крикнула она не своим голосом.
-- Ничего, ничего, -- сказал он, испугавшись ее голоса, и, словно стыдясь того, что случилось, стал прикрывать ладонями дымящуюся рубаху.
А потом между пальцев выплеснулась струя крови, Теймраз зашатался, но у него все же хватило сил лечь на траву.
Старик услышал крики со своего проклятущего виноградника и, почуяв неладное, бросился с дерева и побежал к сыну.
"Вот же как бывает, -- говорил он потом удивленно, -- в другое время сорвись я с такой высоты -- не встал бы, а тут -- ни царапины."
Теймраз лежал в тени орехового дерева, продолжая скрести почти погашенную рубашку. Пальцы его все еще помнили, что надо погасить этот маленький пожар, но сам он уже не понимал, что сделал с собой. Он был мертв.
Братья Теймраза оскорбились причиной его самоубийства. Его похоронили наскоро в этот же день, никого не известив, не пустив горевестников по соседним селам, как это обычно делается.
Через сорок дней отец устроил поминки. Поминали сразу обоих. Похоронили их, конечно, рядом.
Я никогда не видел ни Айши, ни Теймраза, но иногда, мне кажется, трагедии близких доходят до нас как бы в затихающих колебаниях безотчетной грусти.
Только глупец может подумать, что я славлю самоубийство, но чего бы стоили слова о человеческой дружбе, человеческой верности и любви, если б время от времени они так грозно и чисто не насыщались настоящей кровью, кровью, которая и в те времена подлецам казалась старомодной.
-----------------
Святое озеро
Этим летом я жил с пастухами на альпийских лугах Башкапсара, в живописной котловине, огороженной справа и слева хребтами, тучными и зелеными у подножия, с аскетически костлявыми, скалистыми вершинами. Котловину прорезала горная речушка, довольно безобидная, если не обращать внимания на ее шум. Вдоль нее три пастушеских шалаша, упорно именуемых балаганами. В них-то мы и жили.
Если смотреть вверх по руслу, виден перевал. За перевалом озеро, которое пастухи называли святым. Святым его считали местные сваны, а им лучше знать, да и спорить с ними по этому поводу было бы не слишком осторожно.
Кроме того, по слухам, озеро само могло постоять за себя. Говорили, что если выпить из него воды -- обрушится небывалый ливень, а то и град, а если попробовать выкупаться -- живым не вылезешь.
-- Как так не вылезешь?
-- Ты вылазишь, а оно тянет.
-- Кто тянет?
-- Святая сила, сванский бог.
-- Чепуха, -- говорю, -- вот выкупаюсь, и ничего не будет.
-- Один выкупался. Залез живой, вылез мертвый.
-- Может, плавать не умел?
-- Какой-то русский. Турист, говорят... Плавать-то он плавал, да от судьбы не уплывешь.
В конце концов я решил доказать, что в этом озере не больше святости, чем в любом из нас. Погода в последние дни стояла неустойчивая, и я все откладывал поход.
И вот ясный солнечный день.
Накануне вечером прибежал в лагерь один из молодых пастухов, немного сумасшедший, как и все охотники.
-- Медведь! -- закричал он и, схватив свою одностволку, побежал обратно.
Через час мы услышали выстрел, а потом уже в темноте пришел и он.
-- По-моему, уложил, -- сказал он, опускаясь на лежанку, весь потный, трясущийся.
-- Завтра с утра пойду с собаками.
Почему-то я был уверен, что все это охотничьи бредни, и на следующий день, не дождавшись его прихода, стал собираться в дорогу.
Пастухи весело отговаривали меня, скорей всего чтоб подзадорить. Я думаю, они были не прочь устроить небольшую идеологическую потасовку, полюбоваться на нас и в конце концов присоединиться к той стороне, которая возьмет верх.
В качестве судьи или летописца со мной отправился здоровенный парень, на редкость ленивый, добродушный и наивный. Звали его Датуша.
Этой весной, неторопливо учась в седьмом классе, он узнал, что осенью ему идти в армию. По этому поводу мать разрешила ему бросить школу, чтобы мальчик успел отдохнуть перед военной службой.