И как только люди поймут эту немудреную истину, так и жизнь свою смогут перестроить в согласии с ней. И тогда - кто знает? может быть, вся Россия, а за ней и весь мир стронется, сдвинется с извечно накатанной дороги войн, злодеяний и угнетения.
Открыв для себя путь спасения, Толстой, в отличие от некоторых других более поздних писателей и мыслителей, не стал выдавать себя за мессию, открывателя великих истин. Он представлял себя обществу скорее как толмач, переводчик, которому случайно удалось разобраться в тайнах Христовой речи. Но при этом он искренне верил в то, что подлинные евангельские истины, в том виде, как он их постиг, могли бы преобразить общество, способное их усвоить и практически применять в жизни.
Людей, готовых разделять его взгляды, поначалу находилось крайне мало. Очевидно, первым, кто принял идею непротивления и все вытекающие из нее выводы, был домашний учитель детей Толстых Василий Иванович Алексеев. Еще до знакомства со Львом Николаевичем он переболел революционными настроениями, потом уехал в Соединенные Штаты, чтобы в условиях американской демократии создать земледельческую общину. Община быстро распалась. Алексеев вернулся домой, твердо убежденный в том, что ни натравливающая пропаганда, ни бомбометание не способны изменить жизнь русского общества к лучшему. Ключ к свободе лежит внутри каждого человека. Лев Толстой нашел в его лице преданного последователя. Однако скоро им пришлось расстаться. Софья Андреевна подслушала разговор мужа с учителем своих детей: два единомышленника обсуждали текст письма к царю Александру Третьему с просьбой помиловать убийц Александра Второго. В накаленной обстановке 1881 года, тотчас после убийства царя-освободителя, мысль эта показалась Софье Андреевне столь возмутительной, что она предложила учителю покинуть их дом.
Другим человеком, способным понять идею непротивления злу насилием был близкий знакомый Толстых публицист, автор книг по вопросам философии, Николай Николаевич Страхов (1828-1896). Начитанный, высокообразованный Страхов был великолепным собесед-ником, но он, как скоро заметил Лев Николаевич, лишь наблюдал жизнь со стороны, не будучи способным активно участвовать в ней. Толстой как-то сказал о нем: "Страхов как трухлявое дерево - ткнешь палкой, думаешь, будет упорка, ан нет, она насквозь проходит, куда ни ткни - точно нет в нем середины: вся она изъедена у него наукой и философией" (Алексеев В.И. "Воспоминания о Л.Н.Толстом". Рукопись. Хранится в Государственном музее Л.Н.Толстого в Москве.)
Были среди первых толстовцев еще несколько интеллигентов и аристократов, и в том числе известный художник Н.Н.Ге. Но о большей части этих последователей Толстой мог бы сказать, как он сказал об одном из более поздних своих учеников: "Он слишком согласен". К тому же, люди этого рода не могли, да и не собирались перестраивать свою жизнь на новых началах. Приобщение к толстовскому идеалу ограничивалось у них разговорами в гостиных. Толстой же искал людей, способных действительно переломить свою жизнь, готовых перестроиться так, чтобы действительно жить по Евангелию. Таких вокруг него долгое время не находилось, и это его угнетало. Горечь одиночества явственно звучит в одном из писем Толстого тех лет. Обращаясь к незнакомому юноше, который показался ему близким по взглядам, Лев Николаевич признается: "Вы верно не думаете этого, но Вы не можете представить себе, до какой степени я одинок, до какой степени то, что есть настоящее Я, презираемо всеми окружающими меня.
Знаю, что претерпевший до конца спасен будет; знаю, что только в пустяках дано человеку право пользоваться плодами своего труда или хотя бы видеть этот плод, а что в деле божьей истины, которая вечна, не дано видеть человеку плод своего дела, особенно же в короткий период своей коротенькой жизни, знаю всё, и все-таки часто унываю" (Л.Н.Толстой - М.А.Энгельгардту, дек.1882 - янв.1883 г.).
Но постепенно число последователей росло, и это искренне радовало старого писателя. В его письмах в течение следующих тридцати лет можно найти много восторженных строк относительно тех, кто отказался по нравственным причинам от службы в армии или "горит огнем только что воспринятой истины и желанием итти проповедывать ее"( Л. Н. Толстой - В. Г. Черткову, 9 декабря 1907 г.).
Поначалу большая часть людей, которые увидели в великом писателе учителя жизни, относилась к числу горожан-интеллигентов. В Ясную Поляну пишут и приезжают железнодо-рожные инженеры, недоученные агрономы, сельские учителя, библиотекари, гимназисты. Они расспрашивают Толстого, как им покинуть город, оставить жизнь, которая кажется им нечистой, нехристианской, как и где заняться ручным трудом. Некоторые толстовцы начали организовы-вать кооперативные товарищества, земледельческие общины. Такие общины возникали в разных местах страны, но, как правило, быстро распадались. Толстой сочувственно относится к планам вчерашних горожан. У него нет возражений против общин. Одному из энтузиастов-общинников он совершенно четко разъясняет свое отношение к единомышленникам, решившим осесть на земле: "Согласен с вами в том, общем значении, которое вы приписываете общине и в особенно-сти стремлению людей к соединению, проявляющемуся в общине... Осуждать общинную форму жизни могут только люди, которые живут в форме жизни более соответствующей христианско-му и нравственному складу, чем общинное. Таковой же я не знаю..." (Л. Н. Толстой - М. С. Дудченко, 18 февраля 1909 г. Юбилейн. собр. соч., том 79, стр. 76.)
При этом, однако, Льва Николаевича беспокоит мысль о том, что всякого рода обществен-ное предприятие само по себе требует организационных усилий, энергии, а это отвлекает людей, собравшихся в общину от их первоначальной задачи - усовершенствования своего духовного мира. Он писал: "Одно, на чем я настаиваю и что мне все яснее и яснее становится с годами, это та опасность ослабления внутренней духовной работы при перенесении всей энергии - усилия - из внутренней области во внешнюю"( Там же).
Эти вполне справедливые опасения отравляли для Толстого его отношения с единомыш-ленниками-интеллигентами. Выслушав рассказ одного из наиболее ярых общинников, он написал художнику Н.Н.Ге: "Я признаю их высоту и, как на свою, радуюсь, но что-то не то" (Л Н.Толстой и Н.Н.Ге. Переписка. "Академия", М.-Л., 1930. Письмо Л.Н.Толстого к Ге от 28 ноября 1892 г.). Жизненный опыт подсказывал писателю, что интеллигент-индивидуалист, не привыкший жить роевой, ульевой жизнью деревни, перенесет в сельскую общину свой городской индивидуализм и тем самым подорвет идею христианского единения. Этот тайный индивидуализм его последователей-горожан отталкивал, пугал Толстого. Он писал:
"Едет человек из Харькова... или из Полтавы или даже от вас ко мне, едет мимо десятков миллионов людей, считая их чуждыми, для того, чтобы приехать к своим единоверцам в Твери, Туле, Воронеже. Вроде как в городе едут господа в гости из Морской на Конюшенную, и все эти люди, среди которых они проталкиваются, не люди, а помехи, а настоящие для них люди там, на Морской... Но для светских людей это простительно, это последовательно. Но для людей, хотящих итти за Христом, нет более нехристанского отношения - это отрицание того, что составляет сущность учения"( Письмо Л.Н.Толстого В.Г.Черткову от 19 октября 1892 г.).
У своих последователей яснополянский мудрец хотел видеть больше естественности, цельности, меньше натужности при исполнении заповедей Евангелия.