- Придурки какие-то. Не можем уйти, как все.
- Десять лет уходили, как все, - ответил Сашка. Ходить на руках Сашка не умел, и поэтому его ноги почтительно нес какой-то семиклассник. - Ну? сказал Сашка, и мы захохотали. Сашка мог сказать что угодно, мог бы вообще ничего не говорить - мы бы все равно хохотали.
Мы стояли лицом друг к другу и пускали дым. По дороге в горком мы вдруг решили, что нам пора закурить. Мы купили коробку "Северной Пальмиры". Одну на троих. Лучше было купить три пачки папирос подешевле. Я это понял позже, когда мне то и дело приходилось лезть в карман за папиросами. Сашка требовал папиросу, как только видел хорошенькую девушку. А хорошенькие девушки на улицах нашего города попадались на каждом шагу. Витька тоже ударился в разгул и не хотел отставать от Сашки. Это меня больше всего злило. Витька заламывал мундштук папиросы - черт его знает, где он это видел, - и принимался его жевать до тех пор, пока папироса не размокала. Тогда он ее выплевывал и требовал новую.
С особым удовольствием мы закурили, когда сидели на диване в Алешином кабинете. Но Алеша, кажется, не обратил на это внимания: он, наверно, думал, что курим мы давно. С досады мы дымили изо всех сил. Алеша читал наши заявления, потом положил их в папку, на которой было написано: "Личные дела комсомольцев, отобранных в военное училище".
- Какой дальнейший порядок? - спросил я.
- Через неделю отборочная комиссия при горвоенкомате.
- В какое училище мы все-таки поедем? - спросил Сашка.
- Куда пошлют.
- Куда же могут послать таких морских ребят, как мы? - спросил Сашка.
- Посмотрим, посмотрим, - ответил Алеша.
- Не нравится мне это "посмотрим", - сказал Сашка, когда мы вышли из горкома.
- Не хнычь, - ответил я. Мне тоже не понравился уклончивый ответ Алеши. Но у меня было правило не поддаваться дурным предчувствиям. Хорошее правило. Ему можно следовать всю жизнь, если в жизни случалось не слишком много неудач.
Под окнами горкома мы забыли все свои подозрения. С того места, где мы стояли, видны были ворота и за ними море. На рейде слегка дымил теплоход "Грузия". Мы любили выплывать на рейд навстречу пассажирским пароходам, сидеть на причальной бочке и разглядывать на палубах пассажиров. Их поражало, как это мы не боимся заплывать в открытое море. А для нас это был пустяк, о котором и говорить не стоило.
Теплоход стоял на воде и казался совсем маленьким. Но мы не раз видели его вблизи, рядом с бочкой. Приходилось запрокидывать голову, чтобы увидеть пассажиров на верхней палубе, а переговариваться можно было только с нижней и средней палубами, да и то, чтобы нас услышали, надо было кричать.
Я смотрел на теплоход и не мог поверить, что еще прошлым летом нам доставляло острое удовольствие уплывать в открытое море, - такой мальчишески незначительной казалась мне эта затея.
- Нет, скажите, что мой папа неправ, - приставал Сашка. - Живешь - до всего доживешь.
- Прав, прав, - сказал я.
Разговаривать, держа во рту папиросу, было не очень удобно. Дым заползал в легкие и глаза, вызывая кашель и слезы. Солидности, ради которой мы закурили, от этого не прибавлялось. Поэтому мы старались говорить покороче и больше молчали. Мы стояли лицом друг к другу, но ни на секунду не теряли из вида газетных витрин. Мы молчали и вдруг начинали хохотать, когда кто-нибудь из прохожих - их было не очень много на улице останавливался просмотреть газеты. Прохожие, особенно женщины, воображали, что мы смеемся над ними, и испуганно себя оглядывали.
- Жалко, такого же синяка у тебя не было два года назад, - сказал Сашка.
Витька ответил:
- Мне не жалко.
- Не понимаешь своей выгоды, поэтому не жалко. Представляешь, черная повязка на портрете?
Наши фотографии были двухлетней давности. На это и намекал Сашка.
Витька только рукой махнул и закашлял.
Я так и не успел как следует прочитать статью. Стоять в вестибюле школы и читать о самом себе было не очень-то удобно. Но мельком я все же статью пробежал. Она называлась "Подвиг молодых патриотов". Из статьи я узнал, что всегда отличался вдумчивостью и серьезным отношением к жизни. Мне это и раньше говорили. Но одно дело - говорить, и совсем другое - когда об этом написано в газете. Меня только смущало слово "подвиг". По мнению автора статьи, наш подвиг заключался в том, что мы, как и молодые строители Комсомольска, отказывались от спокойной и удобной жизни и по зову партии и комсомола шли туда, где были нужней. По совести говоря, я ни от чего не отказывался. Просто поступить в училище мне казалось заманчивей. Но, наверное, комсомольцы первой пятилетки чувствовали то же самое. В конце концов, в редакции лучше меня знали, что такое подвиг.
- Нет, скажите, что мой папа неправ?
- Папа твой прав, а я неправ. Зря я тебя утром похвалил.
- Прошу разъяснить, - Сашка притворялся. Он прекрасно понимал, о чем я говорю.
- Хотя бы прочел билет.
- Витька, ты что-нибудь понимаешь?
- Витька как раз не понимает.
- Нет, почему? Понимаю. С билетом, правда, нехорошо получилось.
Милый Витька, наивная душа. Больше всего он боялся показаться недостаточно сообразительным. Я обнял его за плечи и прижался щекой к его потной щеке.
- Ты еще не все знаешь, - сказал я. - Послушал бы, как Сашка разыгрывал из себя скромника по дороге в школу.
- Нет, ты серьезно? - спросил Сашка.
Я и сам не знал, серьезно говорю или несерьезно. Скорей всего и серьезно и несерьезно. У меня всегда была склонность к самоанализу, и я не мог не видеть, что так же, как и Сашка, подвержен тщеславию. Среди нас только Витька не страдал тщеславием - этим изнуряющим и по природе своей бесплодным чувством.
Огромный термометр на стене горкома показывал тридцать градусов в тени. Газировщицы ведрами выливали воду под деревья.
- Пошли искупаемся? - предложил Витька.
- Каждый день купаемся, - ответил Сашка.
Я его понимал: надо было быть последним идиотом, чтобы в такой день не придумать чего-нибудь сногсшибательного. Мы бы давно придумали, если бы с нами были наши девочки. С ними мозги у нас работали лучше. Но Инка занималась, а Катя и Женя собирались идти к Инкиной маме. Зачем - они не сказали. Но мы-то знали - будут переделывать старые платья к сегодняшнему вечеру.
Перед газетными витринами остановился мужчина в белом санаторном костюме. Почему-то тех, кто приезжал в санатории, в городе называли больными. По-моему, из всех здоровых мужчина, остановившийся у газет, был самым здоровым. Чтобы читать, ему приходилось нагибаться, а его плечи закрывали газетный разворот. Он мельком просмотрел "Курортник" и отошел к "Правде".
- Мне нравятся пижоны, которых интересуют только происшествия, - сказал Сашка.
Мужчина оглянулся и снова подошел к "Курортнику".
- Напросился, - сказал Витька.
Пока мужчина читал газеты, мы усиленно курили. Потом он прошел мимо нас и, когда проходил, подмигнул Сашке.
- Наконец-то твой нос пригодился. Тебя-то он узнал, - сказал я.
- А ты знаешь, какой нос был у Спинозы?
- Пойдемте искупаемся, - сказал Витька.
Сашка задумчиво и долго смотрел на него.
- Бриться вы когда-нибудь думаете? - спросил он.
Зимой мы уже пытались побриться. Но ничего у нас не получилось. Мы сами были виноваты. Вместо того чтобы смело войти в парикмахерскую, мы долго торчали у входа. Когда Сашка наконец вошел, у нас уже пропала охота бриться. Мы остались ждать его на улице. Ждать пришлось недолго. Дверь неожиданно открылась, и на пороге появился Сашка. Сзади его легонько подталкивал в спину парикмахер Тартаковский.
- Мне и без вас хватает болячек.