- С таким же успехом я могу спросить об этом тебя.
- Хорошенькое дело! Ничего себе секретаря терпели: он не знает, зачем его вызывает начальство.
Витька тоже вышел в коридор и теперь стоял рядом с нами.
- Может, опять субботник на стадионе? - спросил он.
- Во время экзаменов? Надеюсь, такое не придет в голову даже Алеше. Сашка снова подозрительно посмотрел на меня.
- Зачем гадать? Пойдем и узнаем. Кстати, очень хочется пить. Я выпью ведро.
- Чистой? - спросил Сашка.
- Чистую будешь ты пить. Мне больше нравится с сиропом.
В оконном стекле переливалось синее море и плыли белые облака. От окна к двери тянулась широкая полоса солнца. Письменный стол и солнце отделяли нас от Алеши. Когда ветер шевелил створку окна, солнце скользило по полу, ложилось на угол стола и на наши ноги с поднятыми коленями: мы сидели на низком клеенчатом диване с продавленными пружинами. На диване еще сидел Павел Баулин - матрос из порта, старше нас года на три. Мы были мало знакомы с этим широкоплечим парнем в брюках клеш и полосатой тельняшке и знали его только как местную знаменитость: Павел был чемпионом Крыма по боксу. Мы сидели и слушали сначала военкома, теперь Алешу.
Алеша нагнулся над столом, и ладони его упирались в обтянутую зеленым сукном крышку.
- Вы поняли, что сказал военком? - спросил Алеша. Как всякий хороший оратор, Алеша предполагал худшее: он не доверял нашей сообразительности. А может быть, ему казались неубедительными слова военкома, сухие и лаконичные. Военком сидел в прохладной тени, положив локоть на край стола, и пристально разглядывал носки сапог. - Речь идет о большой чести, сказал Алеша, - о великом доверии, которые партия и комсомол готовы оказать вам, мальчишкам, еще не сдавшим экзаменов за среднюю школу.
Алеша замолчал. Он внимательно вглядывался в наши лица, пытаясь угадать, что происходит у нас в душе. Для этого не нужно было особенной проницательности: мы изо всех сил старались казаться серьезными, но все равно не могли сдержать самодовольные улыбки и скрыть возбужденный блеск глаз. Проще всего было Сашке: ему не надо было притворяться. Серьезным Сашку никто не видел от рождения, а его выпуклые глаза блестели всегда. Сашка сидел слева от меня, выставив вперед свой горбатый нос и острый подбородок. Другое дело - Витька. Он толкнул меня в бок локтем. Я оглянулся. Он сидел между мной и Баулиным и толкнул меня случайно: я это понял по его лицу. Витька смотрел на Алешу и улыбался открытым ртом. Это по наивности. Витька был очень наивный. Сколько Сашка его ни воспитывал ничего не получалось.
- Вы стоите на пороге большой жизни, - говорил Алеша. - Комсомольская организация города предлагает вам начать свой самостоятельный путь там, где вы принесете больше пользы делу партии. - Алеша разошелся, как будто выступал на городском митинге. - Мы не собираемся экспортировать революцию. Но за рубежом враги мечтают о реставрации в нашей стране старых порядков. Они готовятся напасть на нас. И вот тогда вы поведете войска первого в мире рабоче-крестьянского государства. В армию все больше призывают юношей со средним образованием. Старые командные кадры, опытные в военном деле, уже не могут полностью удовлетворить духовных запросов бойцов. - В этом месте Алешиной речи мы посмотрели на военкома и почувствовали свое превосходство над этим пожилым майором с морщинистым, грубоватым лицом, с широкими скулами и тяжелым нависающим над глазами лбом. На левом рукаве его отутюженной гимнастерки вспыхивали золотые шевроны, а на правом рукаве золото тускло поблескивало в тени. - Да, товарищи, современная техника требует от бойцов и командиров всесторонних знаний, - гремел голос Алеши, не знающий снисхождения. - Комсомол - первый на стройках пятилеток.
Комсомол должен быть первым в строительстве вооруженных сил. Вот почему мы решили обратиться к вам, лучшим из лучших, с призывом идти в военные училища. Подумайте, через три года вы будете лейтенантами, - Алеша сделал паузу, и в комнате, перерезанной солнечным лучом, стало тихо.
Легко сказать - подумайте! Алеша просил нас о том, на что мы совершенно не были способны в эту минуту.
- Теперь вы знаете, зачем мы вас пригласили. Слово за вами, - сказал Алеша обычным, неораторским голосом. Он сел на старинный стул с высокой резной спинкой. Стул этот был такой старый что его давно стоило выбросить. Я думаю, Алеша этого не делал из-за спинки: другого стула с такой спинкой не было во всем городе. - Наверху ваши кандидатуры согласованы, - как бы между прочим сообщил Алеша и показал большим пальцем на потолок. Мы поняли, что значит "наверху": как раз над нами был кабинет Колесникова первого секретаря горкома партии. Алеша повернулся к военкому, спросил: Заявления нужны сейчас?
Прежде чем ответить, военком посмотрел на нас.
- Важно согласие. Заявления напишут после экзаменов. Оценки играют не последнюю роль. Кандидаты должны иметь только отличные и хорошие оценки.
- На этот счет будьте спокойны, - сказал Алеша.
Мы не смотрели друг на друга. Как все мальчишки, мы были самого высокого мнения о своих способностях и о себе. Мы были самолюбивы и дерзки. И вдруг оказалось - имели на это право. Алеша назвал нас "лучшими из лучших", в нас нуждались партия и государство. Даже мы, привыкшие к похвалам, такого не ожидали. Военком тихо переговаривался с Алешей, и я не слышал слов. Я вообще ничего не слышал. Мне еще никогда не приходилось принимать такое важное решение. Что-то скажет теперь Инкин отец? А что скажут мама, сестры, Сергей? Но больше всего я думал об Инке и ее отце. Конечно, "думал" - не то слово: просто их лица чаще мелькали у меня в голове.
- Ждем, - сказал Алеша. - Решайте.
Мы молчали, готовые согласиться, смутно догадываясь, насколько серьезно то, чего требовали от нас, как изменится все наше будущее после короткого слова "да" и сколько беспокойства войдет в нашу жизнь.
- Предположим, я скажу "да". Приду домой, а мои папа и мама скажут "нет"?.. - Это сказал Сашка. Он начал говорить сидя, но потом, взглянув на военкома, встал и загородил солнце.
- Кригер, тебе же восемнадцать лет. Вспомни, как в твои годы уходили комсомольцы на фронт. Напомни об этом своим родителям, - сказал Алеша.
Напоминать об этом Сашкиным родителям не имело смысла: они никогда не были комсомольцами и ни на какую войну не уходили. Алеша это знал не хуже Сашки. Поэтому Алеша добавил:
- Какой же ты комсомолец, если не сумеешь убедить родителей?
- Я говорю "да", - сказал Сашка. - А моих родителей мы будем убеждать вместе. - Сашка сел, как будто согнулся пополам, и полоса солнца легла на его колени.
По Сашкиному тону я понял: в согласии родителей он по-прежнему сильно сомневался. Я тоже сомневался: не в своей маме, а в Сашкиных родителях. В своей маме я был уверен. Поэтому, когда Алеша посмотрел на меня, я сказал:
- Согласен.
- Понятно. - Алеша нагнулся к военкому, сказал: - Это Белов, Надежды Александровны сын. - Военком закивал головой и посмотрел на меня. - Твое слово, Аникин, - сказал Алеша.
Витька покраснел, и на лбу у него выступили капли пота.
- Я тоже согласен, - сказал Витька.
- Сколько платят лейтенанту? - Это спросил Павел Баулин. У него был сипловатый бас, и говорил он, сильно растягивая слова. Павел сидел, откинувшись на спинку дивана. Тяжелая рука его свободно лежала на валике: в такой же расслабленной позе, раскинув ноги, он обычно отдыхал в своем углу на ринге.
Алеша приподнял плечи и чуть развел над столом руки: жест достаточно откровенный. Но Павел смотрел не на Алешу, а на военкома.