Сестры сидели за неприбранным столом и без конца повторяли, что хотят спать, но спать не ложились. Когда я был меньше, а им нужно было о чем-то поговорить с мамой, они силой загоняли меня в постель. Попробовали бы теперь. Я злорадно на них поглядывал, а потом сообразил: лечь спать - лучший способ узнать, о чем они хотят говорить с мамой.
В комнате потушили свет. Сестры ходили, прислушиваясь к моему дыханию, и в темноте белели их платья.
- По-моему, не спит, - шепотом сказала Нина. - Совершенно не слышно дыхания.
- Наоборот, - ответила Лена, - когда он спит, то очень тихо дышит.
Они не торопились отойти от моей кровати. Ничего, легкие у меня были достаточно вместительные. Потом Нина тихо позвала Сергея. Они ушли в мамину комнату и закрыли дверь. Пожалуйста. И при закрытой двери я все прекрасно слышал. Надо было только лечь на спину.
- Мама, разреши Володе поехать с нами, - это сказала Нина.
- Очень хорошо, - сказала мама. - Я уже начала думать, что вы совершенно очерствели. Пусть Володя едет, но домой он должен вернуться за неделю до начала занятий.
- Мама, мы хотим, чтобы Володя совсем уехал с нами, жил у нас...
- Вы сошли с ума. Нет, вы совсем сошли с ума.
- Мама, послушай, Володе у нас будет лучше. Ну что он здесь видит? А у нас строится новый город, огромный комбинат, работает столько интересных и разных людей...
- Уверена, эта блестящая идея принадлежит Сергею Николаевичу.
- Ошиблись, Надежда Александровна. Не мне - Лене. Правда, я давно об этом думал, но первым говорить не решался. А думал давно. Парню предстоит выбирать свой путь в жизни, а что он о жизни знает?
- Он уже выбрал свой путь не без вашей помощи. Он решил стать геологом. Я согласилась. Что вам еще надо? Кроме больших дел в жизни существуют мелочи. Их тоже кто-то должен делать. Они не менее нужны и требуют отдачи всех сил. Вы за размах, я тоже. Но пусть мой сын поймет и научится уважать людей, которые повседневно, из года в год выполняют незаметную, черновую работу - и выполняют так, как будто она первостепенной государственной важности.
- И никому не нужную ерунду можно делать с размахом, - сказал Сережа. Дело не в размахе, а в пользе... Может быть, это действительно я вбил ему в голову стать геологом. Пусть теперь с другими людьми познакомится. Чем больше знаешь, тем легче выбрать то, что по душе.
- Мама, в тебе говорит личная обида. Так нельзя. - Это сказала Лена. Пока она молчала, все говорили спокойно. Удивительное существо Лена: стоило ей сказать несколько слов, и сразу поднималась буря. Мне больше не надо было напрягать слух: я слышал все так, как будто говорили рядом с моей кроватью.
- Обида? Какая обида? - спросила мама. - Неужели ты думаешь, я могу обижаться на то, что Дом может кому-то показаться бесполезной затеей?
- Мама, не притворяйся. - Это тоже сказала Лена.
- Вот что, мои милые дочери, идите спать. Я устала.
- Мама, ты неправа. Нельзя думать только о себе и считаться только с собой, - сказала Нина. - Ты не хочешь жить с нами - это твое дело. Но Володя должен поехать. Он растет, ему нужно хорошо и вовремя питаться.
- Ах как трогательно, - сказала мама. - Вас я вырастила, одевала, кормила, учила. А для Володи я уже не гожусь. Прекратим этот разговор. Я нужна Володе, и Володя нужен мне...
- Не надо иронии. Ты прекрасно понимаешь, о чем говорила Нина. Вспомни папу. - Это опять сказала Лена.
В комнату вошел Сережа. Из неплотно прикрытой двери пробивалась узкая полоска света. Она отсекала окно, у которого он стоял. Я его не видел, но слышал в его руке коробку спичек.
- Ну, вспомнила, - говорила мама, и в приоткрытую дверь я слышал ее дыхание. - О чем я должна вспомнить? О его пьяных сценах ревности? Ну, говори, что я должна вспомнить?
- Ты помнишь то, что тебе выгодно помнить.
- Перестань, Лена, - сказала Нина.
- Мама, ты тоже неправа. Папа был очень талантливый и мягкий человек. Разве можно его винить за то, что он тебя очень любил? Он любил всех нас, но тебя больше. Он бросил клинику, друзей, отказался от будущего, взял меня и Лену и поехал за тобой в ссылку. А там? Ведь вся тяжесть была на нем: он должен был зарабатывать на жизнь, нянчить нас, постоянно оберегать тебя от опасности. Ты не должна его винить за то, что он не выдержал и начал пить. Он был слишком мягким для борьбы, но тебе был всегда хорошим и верным товарищем, а нам отцом. Но о нем ты часто забывала. Впрочем, мы отвлеклись; не надо сейчас говорить о папе.
- Нет, надо. Я была плохая мать. Я забывала детей, мужа, себя. Казните меня за это. Но прежде ответьте, во имя чего я все это делала?
Сережа прошел в полосе света и плотно закрыл дверь. В комнате у мамы замолчали. Я сдерживал дыхание, чтобы лучше слышать. Но оттого, что я долго не дышал, у меня начало шуметь в ушах.
- Володька, ты спишь? - спросил Сережа.
- Сплю, - зло ответил я. - Тоже мне придумали! Никуда я от мамы не поеду.
5
Я подумал: хорошо бы написать Сереже и сестрам о перемене в моей судьбе. Но мне не хотелось вставать, и я продолжал сидеть верхом на стуле у открытого окна. Брюки и рубаха были все еще влажными, и меня знобило, но я все равно сидел.
Закат потух, и воздух на улице стал сумеречно серым. Только небо голубело над крышами домов, клетки на шахматной доске слились в сплошное темное пятно, и уже нельзя было различить цвета фигур. А я и не пытался. Я прислушивался к шагам редких теперь прохожих.
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось,
напевала женщина. Голос ее приближался. Женщина поравнялась с крайним открытым окном, и слова песни гулко ворвались в комнату. Потом они зазвучали приглушенно - женщина проходила простенок.
...В этот час ты призналась,
напевала она.
Рядом с женщиной шел мужчина и обнимал ее плечи. Им было хорошо вдвоем, и они никуда не спешили. Женщина посмотрела на меня и нараспев сказала:
- ...что нет любви... - Мне было неловко от ее взгляда, а по веселому блеску глаз я понял, что она не верит словам песенки.
В комнате у меня за спиной зажегся свет.
- Как ты сдал экзамен? - спросила мама. Я не слышал, когда она вошла.
- Отлично...
- Было трудно?
- Не очень.
Мама положила на стол свертки и вышла на кухню.
- Смотри-ка, он перемыл всю посуду! Ты просто умница и заслужил роскошный ужин, - говорила мама в кухне. - Я пожарю тебе яичницу с колбасой.
Мама запела. Это случалось очень редко. В последний раз она пела год назад, когда мы получили телеграмму, что Нина родила дочь и ее назвали в честь мамы Надей.
Я обошел стол и остановился против открытой в коридор двери.
Жалобно стонет ветер осенний,
Листья кружатся поблекшие,
пела мама и накачивала примус. У нее был цыганский голос: немного гортанный, с надрывом. Когда мама пела, мне очень легко было представить ее молодой, такой, как на фотографии.
- Мама, комсомол призывает меня в военное училище, - громко сказал я.
Я смотрел в темный коридор и прислушивался. На кухне громко шумел примус. Мама больше не пела. Она прошла мимо меня в комнату и села на диван. Слышала она меня или нет?
Мама снимала туфли. Черные туфли с перепонкой, на низком каблуке. Она носила тридцать седьмой размер, такой же, как Инка, но ноги мамы казались намного больше Инкиных.
- Ты что-то сказал? - спросила мама.
- Сегодня меня вызывали в горком. Город должен послать в военное училище четырех лучших комсомольцев.
- Нет, Володя, это невозможно. Я не могу. Твои сестры мне этого никогда не простят.
- Не ты же посылаешь меня в училище.
- Это все равно. Они ничего не захотят признавать. Завтра я поговорю с Переверзевым.
Мама говорила как-то неуверенно.
- Я, пожалуй, лягу, - сказала она.