Конечно, в китайском плаще, финском костюме восьмилетней давности и с несвежим галстуком я все равно выглядел скорее милицейским дубарем, чем щеголем из ФСБ, но - I did my best, то есть я, как говорят американцы, сделал все, что мог.
- Вы к Инне Петровне? Чернобыльский? Идемте, я вас провожу.
Новенький лифт… ковровая дорожка на полу коридора… маленькая приемная с секретарем… небольшой, но дорого обставленный кабинет с видом на Палиху… телевизор, книжный стеллаж и стол, на котором в рамке с косой черной лентой - портрет сорокалетнего толстяка с залысиной и большими умными глазами.
Я изумленно посмотрел на Соловьеву. Только теперь я сообразил, почему она вся в черном - платье, лента в волосах и даже чулки.
- Да, - подтвердила она. - Он умер… вчера. Но вы садитесь. У меня есть четыре минуты, потом я должна ехать в Верховный суд, на процесс. Отменить я его не могу, поэтому я на работе, несмотря на смерть мужа… - Она заглянула в свой настольный календарь. - Павел Андреевич, правильно?
Я кивнул.
- Извините, я сразу к делу. Вы принесли смету вашего ущерба?
Я положил на стол бумагу, составленную и подписанную начальником и главным инженером нашего ЖЭКа. Хотя начальник ЖЭКа уговаривал меня слупить с этой Соловьевой тысячу долларов, я посчитал, что мой мелкий косметический ремонт (который я все равно делать не собираюсь) должен стоить две сотни, а у нижних соседей - от силы полторы.
Соловьева бегло глянула вниз страницы на «итого» и тут же открыла тумбу письменного стола, достала тонкую пачку новеньких пятидесятидолларовых купюр.
- Я вижу, вы не рвач, спасибо, - сказала она, отсчитала ровно 350 долларов и подвинула ко мне. - Но это не все. Я хочу попросить вас об одной услуге. Дело в том, что эту квартиру купил мой муж. Вообщето мы с ним живем… то есть жили, за городом, в Пахре, у нас там дом. Но ему было долго ездить на работу, он был юрисконсультом гостиницы «Аэростар», это рядом. И когда подвернулась эта квартира возле работы, он ее взял так, на всякий случай. И рабочих тоже он нанял. Но теперь… Мне эта квартира не нужна, я буду ее продавать. Поэтому вот вам еще 150 долларов, рассчитайте этих горерабочих. Я, честное слово, не знаю, сколько мы им должны. Если не хватит, вы мне позвоните, хорошо? Только не завтра, завтра похороны. Ладно? - И она встала изза стола, показывая, что спешит.
- Конечно. - Я тоже встал. - Инна Петровна, примите мои соболезнования.
- Спасибо, - ответила она.
На ипподроме шел ремонт трибун, но по мокрым и еще грязным дорожкам уже катили двуколки - жокеи выгуливали коней по первой солнечной погоде, и кони с явным удовольствием бежали по кругу, высоко вскидывая свои тонкие сильные ноги. Был в их красивом грациозном беге даже какойто завораживающий эффект.
Честно говоря, живя столько лет рядом с ипподромом, я никогда не увлекался бегами и не заглядывал сюда чуть ли не с детства. Но теперь… Теперь я вот уже третий день прихожу к гостинице «Бега», стою у металлической решетки ограды ипподрома, смотрю на бегущих по кругу лошадей и думаю…
Нет, я бы не сказал, что я думаю о чемто определенном. Я пенсионер, о чем могут думать пенсионеры? Наверное, мне полагается думать о внуках, но у меня нет ни внуков, ни даже дочки… Может быть, мне полагается вспоминать прожитые годы и «битвы, где вместе сражались они». Но вспоминать битвы в Чечне - нет, нет, упаси меня Бог от этих воспоминаний! А вспоминать своих бывших женщин - зачем?
Нет, я ничего не вспоминал, ни о чем не думал, а только стоял и смотрел на бегущих по кругу лошадей. Если нет фарта, то его нет, как ни крути. Десять тысяч долларов уже практически были у меня в кармане - во всяком случае, я их честно заработал, я нашел эту Полину Суховей. И - все обломилось.
И даже мелкий заработок - курировать ремонт верхней квартиры, долларов двести можно было на этом получить - тоже лопнул в связи со смертью мужа этой Соловьевой. You are a loser, mister Chernobylsky. Ты неудачник, ты проигрываешь все, что можешь…
А лошади все бежали по беговой дорожке. Они круто выгибали шеи и хвосты, ритмично стучали копытами, гордо вскидывали головы, и их шоколадные крупы влажно блестели под солнцем. Я любовался ими невольно, и какоето зыбкое ощущение весеннего тепла, солнечнознобящего ветерка и позыва к движению, к бегу вдруг стало заполнять мои суставы, расслабленные бездельем и отчаянием старости…
Какого черта?
Какого черта я тогда не выяснил, почему Кожлаев перед смертью хотел увидеть эту Полину?
Какого черта она отказывалась ехать к нему даже за деньги?
И кто стрелял в Кожлаева?
И что стало с его казино, строительными фирмами, прочими бизнесами и квартирой на Софийской набережной?
А что, если…
Или - да ну его?
Нет, а в чем дело? Почему бы мне, в самом деле, не попробовать - так, ради любопытства… Ну и ради ее зеленых глаз, конечно. В конце концов, разве я не имею права посидеть на скамейке у Патриарших прудов - просто посидеть, как пенсионер. И случайно встретить ее: «О, Полина! Здравствуйте, как поживаете? Извините, что я тогда так грубо…» Нет, лучше сразу на ты, посвойски: «О, Полина! Привет, как поживаешь?» Да, именно так, сверху вниз, покровительственно. Ведь с бабами самое главное сразу взять верный тон - то есть быть хоть чутьчуть, но выше. А если покажешь им, что они чегото стоят или что ты их, не дай Бог, поставил на пьедестал, - все, пиши пропало. Нет, только на ты, сразу на ты…
Как назло, именно в эту субботу с ночи вдруг пошел снег. Да, весь март было плюс шесть - восемь, все уже думали, что весна, а оказалось - дудки, ни с того ни с сего минус пять, и утром метель со снегом. Лебеди на Патриарших обиженно уплыли в свой зеленый дощатый домик; цветочница спрятала гладиолусы и тюльпаны в киоск; на поплавкересторанчике, что возле памятника Крылову, официант опустил матерчатые грибки и унес под навес стулья изза столиков; на детской площадке тоже никого; «бегуны от инфаркта», промочив в снегу свои «найки», разбежались по домам; и даже на стройке соседнего жилого дома для новых русских рабочие ушли на перекур.
Я подмерз вышагивать по дорожке вдоль заснеженных скамеек. Тудасюда мимо подъезда Полины, тудасюда… Конечно, были бы деньги, можно было бы зайти в кафе «Маргарита», что рядом с домом Полины, или в бар «Под роялем», или в «Экипаж» - тут эти заведения со всех сторон пруда, воистину как в Брюсселе, Париже или Амстердаме. Но и цены такие же! На мою месячную пенсию в этом районе нельзя даже пообедать.
Девять утра…
Десять…
Одиннадцать…
Я уже изучил все эскизы будущих здешних дворцов, вывешенных на заборах новостроек, а также все вывески и витрины кафешек, бутиков и маленьких продовольственных магазинчиков. И я уже устал вскидываться и напряженно замирать каждый раз, когда у подъезда Полины притормаживает очередная машина. Черт возьми, а кто мне сказал, что она каждый день приезжает домой после девяти утра? И вообще, может быть, она сейчас в Париже, в Лондоне, в Риме… Она же сказала тогда, что у нее кастинг. То есть она не профессиональная проститутка, а модель. Или это одно и то же? Во всяком случае, она сейчас может быть за границей на какомнибудь фестивале мод или просто с любовником. А я тут мерзну, как последний дурак…
Я подошел к ее подъезду. О, тут появился последний штрих евроремонта - новенький домофон с инструкцией на красивом медном щитке. Следуя этой инструкции, я набрал сначала "0", а потом номер квартиры - «16».
- Who is it?[2]- вдруг спросил из домофона мужской голос.
- ФСБ, - ответил я и добавил поанглийски: - Open up![3]
К моему изумлению, дверь тут же негромко загудела, я потянул ее на себя и открыл.