-- Непо-нятный.
-- Влюбился, -- сказал Петр. -- Никогда так не было...
Ольга засмеялась.
-- Кто же так делает, дурной?
-- Как?
-- Так... Я ведь тоже человек.
-- А как надо?
Ольга пожала плечами.
-- Ты даже не знаешь, как зовут меня. И уж в любви объ-ясняешься...
В улице раздался топот нескольких пар ног.
-- Беги! -- негромко сказала Ольга. Вырвала руку и быст-ро пошла. Обернулась, еще раз сказала: -- Уходи!
Первым бежал чернявый...
Сошлись сразу. Молча С чернявым были те двое. У всех колья. Петр не успел бросить свой -- забыл.
...Удары звучали мягко, тупо. Сопели, кхэкали, негром-ко ругались... Петр крутился меж трех колов. Доставал сво-им то одного, то другого, то третьего. Чаще попадало чер-нявому. Не заметил Петр, кто из троих изловчился и тяпнул его по голове. В глазах лопнул и рассыпался искрами огнен-ный шар. Петр враз оглох, выронил кол и, схватившись за голову, боком стал садиться на дорогу. Его оттащили к плет-ню и ушли, сморкаясь и отхаркиваясь.
Очнулся Петр глубокой ночью. Долго припоминал, где он и что произошло. Голову раскалывала страшная боль. Даже тошнило от боли. Он с трудом приподнялся, сел, привалил-ся спиной к плетню. И вдруг все вспомнил... Вспомнил, как держал Ольгу за руку, как она засмеялась и ска-зала: "Кто же так делает, дурной?" Вспомнил и троих с кольями.
"Крепко угостили".
Вдруг он увидел -- невдалеке замаячила знакомая белая кофточка. Ольга осторожно шла вдоль плетня.
Петр притаился зачем-то. И в эти несколько минут, пока она, не видя его, шла к нему, он, как в миг гибельной опасности, вспомнил разом всю свою не такую уж долгую жизнь, все мечты свои. И с великим облегчением подумал: "Теперь будет все хорошо".
-- Я здесь, -- сказал он.
Ольга вздрогнула, схватилась за сердце.
-- Ох... ты?
-- Иди, сядь со мной.
-- Избили, -- в голосе Ольги была неподдельная жалость. Она села рядом. На Петра пахнуло странно знакомым и род-ным теплом -- легко сделалось, даже боль в голове уня-лась. -- Говорила ведь -- не послушал.
-- Завтра мы уедем отсюда.
Ольга всмотрелась в него.
-- Что? -- спросил он.
-- Посмотрим, -- она бережно обняла его, погладила ла-дошкой избитую голову. -- Сильно побили-то?
-- Ничего, -- сказал он. -- Пройдет.
...На третий день они уехали из деревни.
И началась эта новая жизнь.
Ивлев переехал в город, где работала Ольга. Он устроил-ся на стройку, в бригаду отделочников.
Сняли на краю города квартиру в частном доме -- полдо-ма... И пошли кривляться неопрятные, бессмысленные дни и ночи. Точно злой ветер подхватил Ивлева и поволок по земле.
Кого только не видел он вечерами в своей квартире! Ка-кие-то неприятные молодые люди с обсосанными лицами, с жиденьким нахальным блеском в глазах, какие-то девицы в тесных юбках. Девицы садились с ногами на диван и му-чили Ивлева белыми тупыми коленками. Приходили по-луграмотные дяди с красными лицами, беззаботно похохатывали... Эти, кажется, где-то что-то приворовывали, пере-продавали с помощью молодых -- денег было много. Часто пили дорогой коньяк, шампанское. Молодые были модно одеты, ужасно много болтали: про общих знакомых, про фильмы, про певцов и певиц... Приносили магнитные плен-ки с записями, и тогда в квартире визжало, мяукало, сто-нало, выло. Молодые с удовольствием слушали. Ивлев по-дозревал, что они притворяются. Много острили, смеялись. Чем они занимались, он так и не узнал до конца. Некото-рые, кажется, учились, другие, как Ольга, работали. Где? -черт их разберет. О работе не говорили. Дяди налегали на коньячок, заигрывали с девушками.
Сперва Петр удивлялся -- не знал он, что так тоже мож-но жить. Потом душа его глубоко возмутилась.
Между ним и этими людьми завязалась глухая, нешуточ-ная война.
Началось со свадьбы.
Грянула она, крикливая, через неделю после того, как они приехали.
Много пили. Упившись, завыли иностранные песни и, потные, развинченные, взявшись за руки, пели хором:
Лиза-Лиза-Лизавета,
Я люблю тебя за это.
И за это, и за то -
Вот и боле ничего!
Некто пьяный, с голубыми вылинявшими глазами, все пытался бить посуду. Его держали за руки и объясняли:
-- Нельзя! Не-льзя, понял?
Пышногрудая девица переплясала трех парней, вышла на четвертого и свалилась. Хохот, визг... А девица -- лежит. Поняли: с ней плохо. Вынесли в сени на свежий воздух.
То в одном углу, то в другом начинали громко выяснять отношения и пытались драться.
Ольга и в этой пьяной, безобразной хляби оставалась красивой. Распустила по плечам тяжелые волосы, засучила рукава кофты и, улыбаясь, ходила среди гостей, дурачилась. Ей вроде нравилась эта кутерьма. Когда она плясала, то так бессовестно и с таким искусством играла крупным телом своим, что у видавших виды молокососов деревенели от на-пряжения лица. Петр в такие минуты особенно жгуче любил ее и ненавидел.
Кряжистый дядя, по фамилии Шкурупий ("Шкура" -- называли его), пьяный меньше других, хитрый и умный, постучал вилкой по графину.
-- Ти-ха! Сичас жених споет нам! Просим!
Откуда он, паразит, взял, что жених поет? Может, ре-шил просто поиздеваться?
На жениха вообще-то не обращали внимания, не заме-чали. А тут посмотри -- действительно, сидит жених.
-- Давай!.. Але! Женихало петь будет, хэх!..
Кто-то не понял, в чем дело, заорал:
-- Горька-а!
Кто-то продекламировал:
Вот моя деревня,
Вот мой дом родной!..
-- Да ти-ха! -- опять закричал Шкурупий. -- Просим же-ниха!
Когда так заорали, Петр заметно побледнел и, стиснув зубы, сидел и смотрел на всех злыми глазами.
-- Жених, дэва-ай! -- стонала своенравная свадьба.
Ольга посмотрела на мужа, подошла к нему, положила на плечо тяжелую горячую руку, сказала требовательно:
-- Спой, Петя, -- как кипятком ошпарила
-- Перестань, -- негромко сказал он.
Человек с вылинявшими глазами пробрался к ним, об-лапил Петра сзади и, обдавая теплым перегаром, загово-рил:
-- Есенина знаешь? Спой Есенина, -- и крикнул всем: -- Вы, щас -Есенина!
Его не услышали.
Петр сшиб с себя руки пьяного, встал и пошел на улицу.
Был тусклый поздний вечер, задумчивый, не по-осенне-му теплый. Кропотливо, въедливо доделывала свое дело осень. Это -- двадцать пятая в жизни Петра Ивлева, самая нелепая и желанная.
Он ушел в дальний конец двора, сел на бревно, уперся локтями в колени, задумался... Собственно, дум никаких не было, была удушающая ненависть к людям, визг, суетню и топот которых он слышал и здесь.
Из дома кто-то вышел. Петр вгляделся, узнал Ольгу, по-звал.
Ольга подошла, села на корточки перед ним.
-- Ну что?
-- Этот бардак надо разогнать, -- сказал Петр. -- Пусть догуляют сегодня и забудут сюда дорогу.
Ольга ответила не сразу.
-- Мне весело с ними, -- сказала нехотя.
-- Неправда. Ты просто... от скуки.
Ольга опять долго молчала.
-- С тобой-то разве веселее, Петя? Нет.
Петра передернуло от ее слов.
-- Правда, что ли?
-- Правда.
-- Хм... -- он не знал, что говорить. Решил быть тоже спо-койным. -Неделю прожили... и уже? Месяц-то протянем?
-- Не знаю, -- Ольга говорила серьезно, трезво.
Петра слегка начало трясти. Хмель, какой был, вылетел из головы: спокойствие Ольги было неподдельно.
-- Ты что говоришь-то? Ты думаешь?
Ольга вздохнула, положила голову ему на колени, сказа-ла, как говорят прочувствованное:
-- Опротивело все. Никого я не люблю, и ничего не хо-чу... Плевать на все. Не могу любить. Думала, сумею, -- нет.
Петр вконец растерялся.
-- Выпила лишнего. Я сейчас пойду выгоню всех, ты ля-жешь и отдохнешь... Надо отдохнуть, -- говорил и сам пони-мал: не то.
-- Не в этом дело.
-- А в чем?
-- Я устала.
"От чего?" -- изумился про себя Петр, но сказать это вслух не решился.