Тишина и холодный свет за окном отрезвили ее. Пыл ее охладел. Хьюберт прав. Зачем выставлять напоказ душу? Нет! Только не это. Личные связи - другое дело, к ним придется прибегнуть; и уж тут-то она для него постарается!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Адриан Черрел был одним из тех любителей деревенской жизни, что постоянно живут в городе. Работа удерживала его в Лондоне, где он опекал целую коллекцию останков доисторического человека. Он задумчиво взирал на челюсть из Новой Гвинеи, получившую восторженные отзывы в печати, и говорил себе: "Очередная шумиха! Просто низший тип Homo sapiens {Мыслящий человек (лат.).}", - когда швейцар доложил:
- Вас спрашивает молодая дама, сэр, - кажется, мисс Черрел.
- Пусть войдет, Джеймс, - сказал он и подумал: "Динни? Как ее сюда занесло?"
- А! Динни! Канробер утверждает, что это челюсть яванского питекантропа, Моклей - эоантропа, а Элдон П. Бэрбенк - австралопитека. А я говорю - sapiens: взгляни на коренной зуб.
- Вижу, дядя Адриан.
- Совсем как у человека. У этого типа болели зубы. Зубная боль признак высокоразвитой культуры. Недаром росписи Альтамиры были найдены в пещерах кроманьонской эпохи. Этот парень, безусловно, Homo sapiens.
- Зубная боль - признак культуры? Забавно! Я приехала в город поговорить с дядей Хилери и дядей Лоренсом, но подумала, - если сначала мы с тобой пообедаем, я буду чувствовать себя увереннее.
- Ну тогда пойдем в кафе "Болгария", - сказал Адриан.
- Почему?
- Потому что там пока еще хорошо кормят. Это новый ресторан, там пропагандируют все болгарское, и мы сможем пообедать вкусно и дешево. Хочешь попудрить нос?
- Хочу.
- Тогда иди вон туда.
Дожидаясь племянницы, Адриан стоял, поглаживая козлиную бородку, и прикидывал, что можно заказать на восемнадцать шиллингов шесть пенсов; он был государственным служащим без собственных средств, и у него редко оказывалось в кармане больше одного фунта стерлингов.
- Дядя Адриан, - спросила Динни, когда они сидели за глазуньей по-болгарски, - что ты знаешь о профессоре Халлорсене?
- Это тот, который собирался открыть в Боливии первые очаги цивилизации?
- Да, и взял с собой Хьюберта.
- А! Но, кажется, бросил его где-то по дороге.
- Ты с ним знаком?
- Да. Я познакомился с ним в тысяча девятьсот двадцатом году, мы вместе поднимались на Малого Грешника в Доломитах.
- Он тебе понравился?
- Нет.
- Почему?
- Видишь ли, он был вызывающе молод, обогнал меня и первым взобрался на вершину... Он чем-то напоминал мне бейсбол. Ты видела когда-нибудь, как играют в бейсбол?
- Нет.
- А я однажды видел, в Вашингтоне. Они поносят противника, чтобы его расстроить. Обзывают сосунком, ловкачом и президентом Вильсоном, - словом, всем, что только в голову придет, - как раз, когда он собирается ударить по мячу. Такой уж у них обычай. Лишь бы выиграть, любой ценой.
- А ты сам разве не думаешь, что главное - выиграть, любой ценой?
- Кто же в этом признается?
- Но ведь все мы ничем не гнушаемся, если нет выхода?
- Да, так бывает даже в политике.
- А ты бы пытался выиграть любой ценой?
- Наверно.
- Нет, ты бы не стал. А вот я - да.
- Ты очень любезна, детка, но откуда вдруг такое самоуничижение?
- Я сейчас кровожадна, как комар: жажду крови недругов Хьюберта. Вчера я читала его дневник.
- Женщина еще не утратила веры в свое божественное всемогущество, задумчиво произнес Адриан.
- Думаешь, нам это угрожает?
- Нет, как бы вы ни старались, вам никогда не удастся уничтожить веру мужчин в то, что они вами командуют.
- Как лучше всего уничтожить такого человека, как Халлорсен?
- Либо дубинкой, либо выставив его на посмешище.
- Наверно, то, что он придумал насчет боливийской цивилизации, чепуха?
- Полная чепуха.
Там нашли странных каменных истуканов, происхождение которых еще не известно, однако его теория, по-моему, не выдерживает никакой критики. Но позволь, дорогая, ведь Хьюберт тоже принимал во всем этом участие.
- Наука Хьюберта не касалась, он там ведал транспортом. - Динни пустила в ход испытанное оружие: она улыбнулась. - А что если поднять на смех Халлорсена за его выдумку. У тебя это так чудно получится, дядя!
- Ах ты, лиса!
- А разве не долг серьезного ученого - высмеивать всякие бредни?
- Будь Халлорсен англичанином - возможно; но он американец, и с этим надо считаться.
- Почему? Ведь наука не знает границ.
- В теории. На практике многое приходится спускать: американцы так обидчивы. Помнишь, как они недавно взъелись на Дарвина? Если бы мы их тогда высмеяли - дошло бы, чего доброго, и до войны.
- Но ведь большинство американцев сами над этим смеялись.
- Да, но другим они этого не позволяют. Хочешь суфле "София"?
Некоторое время они молча ели, с удовольствием поглядывая друг на друга. Динни думала: "Как я люблю его морщинки, да и бородка у него просто прелесть". Адриан думал: "Хорошо, что нос у нее чуть-чуть вздернутый. Прелестные у меня все-таки племянницы и племянники". Наконец Динни сказала:
- Значит, дядя, ты постараешься придумать, как нам проучить этого человека за все его подлости по. отношению к Хьюберту?
- Где он сейчас?
- Хьюберт говорит - в Штатах.
- А тебе не кажется, что кумовство - это порок?
- И несправедливость тоже, а своя кровь - не вода.
- Это вино, - с гримасой сказал Адриан, - куда жиже воды. Зачем тебе нужен Хилери?
- Хочу выпросить у него рекомендательное письмо к лорду Саксендену.
- Зачем?
- Отец говорит, он важная птица.
- Значит, решила пустить в ход протекцию?
Динни кивнула.
- У порядочных и совестливых людей это не получается.
Ее брови дрогнули, она широко улыбнулась, показав очень белые и очень ровные зубы.
- А я себя ни к тем, ни к другим и не причисляю.
- Посмотрим. А пока, возьми болгарскую папиросу, - действительно первоклассная пропаганда.
Динни взяла папиросу и, глубоко затянувшись, спросила:
- Ты видел дядю Франтика?
- Да. Очень достойно ушел из мира. Я бы сказал - парадно. Зря он связался с церковью; дядя Франтик был прирожденный дипломат.
- Я видела его только два раза. Но неужели и он не смог бы добиться того, чего хотел, при помощи протекции, не потеряв при этом достоинства?
- Ну, он-то действовал иначе - умелым подходом и личным обаянием.
- Учтивостью?
- Да, он был учтив, как вельможа, таких сейчас уже не встретишь.
- Ну, дядя, мне пора; пожелай мне поменьше совестливости и побольше нахальства.
- А я вернусь к челюсти из Новой Гвинеи, которой надеюсь повергнуть в прах моих ученых собратьев, - сказал Адриан. - Если я смогу помочь Хьюберту, не вступая в сделку с совестью, я ему помогу. Во всяком случае, я об этом подумаю. Передай ему привет. До свидания, дорогая!
Они расстались, и Адриан вернулся в музей. Взяв снова в руки челюсть из Новой Гвинеи, он стал размышлять о совсем другой челюсти. Он уже достиг того возраста, когда кровь человека сдержанного, привыкшего к размеренной жизни, течет ровно, и его "увлечение" Дианой Ферз, которое захватило его давно, еще до ее рокового замужества, приобрело некий альтруистический оттенок. Ее счастье было для него дороже своего собственного. В его постоянных думах о ней забота о том, "что лучше для нее", всегда занимала первое место. Он так давно только мечтал о ней, что ни о какой навязчивости с его стороны не могло быть и речи, да к тому же навязчивость была совсем не в его характере. Но ее овальное, обычно грустное, лицо с темными глазами, прелестным ртом и носом, то и дело заслоняло очертания челюстей, тазобедренных костей и прочих интересных образчиков его коллекции.